Саттри

Старик, спятивший, опустился рядом на колени. Проповедник передал ему репу. Он раздает хлеба и рыб, взвыл он. А потому не спаршивайте, во что облачусь я.

Репа переходила из рук в руки в поисках причастников. Старик вполз в затопленную канаву среди отходов и требовал крещенья. Но проповедник поднялся, соединив красные руки в одержимую мудру над пылающим черепом, и пустился в танец изгнания бесов. На рыночной площади, завопил он. Но не эта купля и продажа. Он завращал вытянутыми руками, а ножки его семенили, словно он, вращаясь, изображал распятие. Глаза у него закатились, а губы лихорадочно шевелились. Двигался он все быстрей. Старик, с которого текло, поднялся из канавы и попробовал подражать этому новому ржавчинному пророку, но накренился и рухнул, а пророк принялся вертеться с такой быстротой, что толпа расступилась, и кое-кто чуть было не захлопал в ладоши.

Саттри шел дальше. Немой и бесформенный отверженный пожелал остановить его вспухшею рукою, вытянутой из пещеры рукава армейской шинели. Выписанное синилью бледнеющее сердце, что несет в себе имя, полустертое сажей. Саттри заглянул в обрушенные глаза, туда, где пылали они в своих тоннелях бедствия. Нижняя часть лица свисала обмякавшими бородавками, словно громадная мошонка. Пробормотал какие-то слова нищенства. Чтоб сердцу твоему стало пустынней[32].

Вечерами он, бывало, переходил горку Лозового проспекта по пути домой, мимо старой школы, куда ходил в раннем детстве, похожей на морг с ее архивами обид, мимо церкви с ее шарами молочного стекла, как у закладной лавки, каждый воздушно повязан салфеточкой угольной копоти, и мимо старых кирпичных квартир, где в верхних оконных углах белая рука могла протереть стекло, и накрашенное лицо, остекленелое в подъемной раме, могло возникнуть, какая-нибудь морщинистая блядина, поднимешься ль, осмелишься? Он бы ни за что. Может, единожды. Переходя по виадуку Западного проспекта, останавливался и опирался на бетонную балюстраду, где в трещинах залегали полированные речные голыши, и взирал вниз на ширь путей на сортировке и на просмоленные крыши вагонов, одинокая фигура в раме на фоне серых бледнот городских краев, где против убогого зимнего неба вздымались дымовые трубы, словно в готическом орга́не, а ветру противостояли черные и безгласные вымпелы копоти.

Однажды вечером он наткнулся на горящий дом и сел посмотреть так, чтоб не достало. Люди выбегали к парадному выходу, как муравьишки из горящего полена. Таща свои пожитки. Один сражался со стариком в ночном колпаке, кто, казалось, намеревался сгореть, топтался да извергал невнятные проклятья судьбам, знакомым столь издавна.

По всей улице зажглись огни. Вывалили поглядеть соседи во фланелевых халатах. Одно верхнее окно просело и выпятилось, и рухнуло. По клепке взбежали полотна пламени, и та покрывалась волдырями и скрючивалась от жара. Сквозь оранжевый дым потрескивал жаркий голубой свет.

Как все началось-то?

Саттри опустил голову. К нему с вопросом подавался человечек.

Не знаю, ответил Саттри. Как оно все начинается.

Он поднялся и пошел дальше.

Полицейскому крейсеру обязательно спросить у него имя, куда идет. Саттри пристоен и учтив, обуздывая злобу в сердце. Проходим не задерживаемся. По переулкам, где совокупляются кошки, где ряды мусорных баков да темные низкие двери. Эта вот грань пыльной ночи.

Саттри стоял в кухне среди беглецов и неправедно осужденных. Грузная женщина раздавала пиво из охладителя и отсчитывала сдачу из фартучного кармана, где висели очертания автоматического пистолетика. Когда вошел, на него воззрилась изнуренная шлюха, жилистая черноглазая манда со вставными зубами и тазом как бритва под тоненьким платьицем, что на ней было. В одном углу, прикрыв глаза, стоял Уоллес Хамфри, руки у него болтались. В старомодном костюме своем смахивал он на кого-то из тех гадов из вестернов, что свисали с амбарных ворот или выставлялись подпертыми в витринах, все в дырах.

Мне «Красную крышечку», сказал Саттри.

Она протянула ему бутылку и подставила влажную красную руку. Саттри положил в нее полдоллара и получил сдачу, и прошел мимо шлюхи к гостиной.

Эй, милашка, произнесла она.

Эй, ответил Саттри.

В дыму он среди питухов увидел знакомых и направился к ним.

А вот и старина Саттри, провозгласил Бочонок.

Добро пожаловать в «Бизоний зал», сказал Черпак.

Где старина Джейбон, Сат?

Еще в Кливленде.

Когда возвращается?

Не знаю. Мне от него письмо пришло, говорит, сборщиком работает. Говорит, каждое утро собирает свою жопу в угол и восемь часов смотрит на происходящее.

Старина Ричард Харпер из Чикаго вернулся, с Меньшим на пару. Думали, Харпер поможет им там колышки вбить, да Меньшой говорит, выглядело это так, будто это в них колышки вбили.

Меньшой сказал, что ветреный город к Харперу не готов. Сказал, ветродуев там и так хватает.

Бери себе тут выпить, Сат.

Черпак вытащил из-за спины пинтовую бутылку и протянул ее Саттри, и тот отвинтил крышечку и хлебнул.