Саттри

Сейчас в обморок упаду. Ты во сколько сегодня утром шевелиться начала?

Не знаю. В девять. На. Осторожнее, горячий.

Спасибо.

Она сняла плащ и встряхнула его, и разложила на кровати, и подошла к туалетному столику поправить раскраску. В этих туфлях на шпильках и твидовом костюме она казалась дамственной и деловитой. Саттри сидел на кровати, и прихлебывал кофе, и смотрел на газету. Она же наблюдала за ним в зеркало. Подмигнула ему широко и очень соблазнительно.

Они спустились на лифте с молодым черным, который отводил взгляд, а она подавала непристойные сигналы над затылком у него за опрятной головенкой. Рука об руку прошли по вестибюлю, словно парочка в медовый месяц, и она бодро заговорила с вальяжно ленившимся носильщиком, и подняла воротник, и они пересекли мокрую улицу и нырнули в «Ригас».

Назавтра их вышвырнули из гостиницы. Саттри не возвращался к себе в комнату в Маканалли, и они купили ему новую одежду, и она выбрала для него бритвенный прибор в сумочке из свиной кожи, и набила его всевозможным всяким, что он вообще едва знал, зачем нужно, пудрами и одеколонами, лосьонами и хромированными инструментиками для ухода за ногтями. Упаковали все свои вещи и сели в такси, и отправились на другой конец Веселой улицы, где она разговаривала с черным старшим коридорным и размахивала руками у стойки, а он сидел в такси на заднем сиденье, полупогребенный под платьями и коробками.

Она вам машет, чтобы шли, сказал таксист.

Саттри выбрался из машины и вступил в запущенный вестибюльчик, мимо которого проходил раз сто или больше. Трупно-бледный держатель этого места знал Саттри по «Сутолоке» через дорогу. Саттри кивнул ему и подошел к старшему коридорному.

Коря, это Джесси, сказала она.

Здрасьте, Джесси.

Голова Джесси двинулась очень слегка.

Слушай, детка, хочешь тут остаться?

В смысле?

В смысле перебраться из этого своего подвала сюда. Послушай, Джесси – старый друг. Он меня знает и знает, что я не заинтересована водить клиентов за пятерку вместе с этими шлюхами-развалинами, которыми он тут заправляет. У него на верхнем этаже есть комнатка, которая может стать нашей, если хочешь. Думаю, завтра съезжу в Афины.

Афины?

Ага. Я сегодня утром там с одним парнем поговорила. Он сказал, я могу приехать по крайней мере на две недели. Детка, я оттуда могу со штукарем вернуться, если бы кто-то за ним присмотрел.

Саттри, кто вовсе не был уверен, о чем она толкует, ответил, что мог бы.

Вела себя она очень по-деловому. Дала ему пять долларов, и он вышел, и они с таксистом внесли все их вещи и сложили их на стульях и на конторском столе, а одежду развесили по лестничным перилам. Таксист пошарил по карманам сдачу, но она от него отмахнулась, и они поднялись по лестнице с полными охапками разнообразных нарядов.

Да тут настоящий крысиный капкан, сказала она, отдуваясь ему сверху, с третьей площадки. Но тебя никто не достает.

Саттри пробормотал что-то в курган надушенных облачений. Они поднимались мимо зиявших дыр, оставленных в лестничных стенах кулаками, и тех участков, где перила выдрали и отремонтировали необструганными брусками два-на-четыре. Вдоль по узкому, скверно освещенному коридору к двери, где она оперлась и протянула ему ключ, чтобы взял.

Вроде той комнаты, из которой они выехали, чуть поменьше, чуть позанюханней. Они свалили все на кровать и спустились за остальным. Через угол протянули веревку, на которую вешать одежду, один конец привязали к дверной петле, а другой к кронштейну для шторы над окном. Саттри выглянул на улицу под ними.

Она разбудила его в холодной тьме утра среди лязга труб и пронзительности шлюх, проходивших по коридору пьяными, – похныкивала от испуга. Он погладил ее по голой спине, пока она выдыхала свой дурной сон в темноте. Мы были в машине, и тебя из нее вытаскивали, тебя куда-то забирали, ужас какой-то.

У тебя нет никаких дружочков, о которых мне нужно знать, а?

Она погладила его по лицу. Это просто приснилось, детка.

Поутру он посадил ее в автобус, поцеловал там на ступеньках, где водитель стоял со своими билетами и компостером, а дизельный дым курчавился на холоде, Саттри улыбался себе в этом подражанье эдакой семейной передряге или возлюбленным, разлучаемым судьбою, и встретятся ль они снова? Она прошла по проходу с дорожной сумкой и села у окна, и принялась показывать ему через стекло сложные жесты завлеченья, словно шлюха глухонемая или в таком чужеземном порту, что христианам невдомек ни единое слово речи. Пока он не послал ей воздушный поцелуй и не ссутулился, показывая, что холодно, и не поднялся по ступенькам.