Саттри

Внутри девственная шина, как и обещано. И инструментики в ящичке с углублениями.

Дальше ему подняли длинный капот, и они обошли его вокруг, заглядываясь на крышки распредвала из начищенного алюминия и аккуратные горшочки, где размещались гасители карбюратора.

Заводите, пригласил торговец, придерживая открытую дверцу.

Саттри в глубине обитой кожей рубки повернул ключ, бензонасос затикал. Он перевел рычаг переключения передач на нейтраль и потянул за стартер. Звучала она, как моторная лодка.

Он поднял взгляд. Что вы за нее хотите?

Машинка пойдет за два куска, ответил торговец, уверенно облокачиваясь на дверцу.

Саттри пару раз подергал дроссель и заглушил мотор. Торговец выпрямился. Съездите прокатитесь, если хотите, сказал он. Но Саттри уже выбирался из нее. Захлопнул дверцу и повернулся, и заглянул в машину снова.

Верх идеальный, говорил торговец, отстегивая холщовый чехол, прикрывавший его.

Все в порядке. Не беспокойтесь. Я свою старушку приведу на нее посмотреть.

Долго она тут не простоит, друг мой.

Возможно, вы правы, ответил Саттри.

Когда она вернулась из Хантсвилла, при ней было шестьсот долларов. Он посадил ее в такси, и они отправились в город. Я хочу тебе кое-что показать, сказал он.

Она обошла ее, и посмотрела на нее, и подняла взгляд на Саттри. Ну, сказала она. Красивая.

У нас на нее достаточно денег.

Херня.

Я серьезно.

Она посмотрела на него и на машину, и снова на него. Ну, сказала она. Тогда давай купим эту хуйню.

Пока она ее осматривала, он отыскал торговца. Нашел его в деревянном ящичке конторы, где вентилятор колыхал сырой воздух. Тот шелестел бумажками и разговаривал по телефону. Кивнул Саттри и поднял палец. Саттри оперся о дверной косяк.

Ладно, сказал торговец, кладя трубку. Хорошо. Готовы забрать машинку сегодня?

Саттри опустился на стул. Послушайте, произнес он, у меня чуть больше тысячи восьмисот долларов. Можем сторговаться?

Насколько больше?

Может, восемнадцать сотен с половиной.

Восемнадцать с половиной.

Да.

Вы хотите машину?

Да.

Друг мой, машинка ваша.

Они доехали до Эшвилла, Северная Кэролайна, и четыре дня провели на постоялом дворе «Тенистый парк», в прохладной комнате на верхотуре старой грубой груды камней, и каждый полдень обедали на солнечной кафельной террасе, смотревшей на площадку для гольфа и горы за нею, хребет за хребтом синевы в дымке. По участку передвигались праздно, эти самозванцы-новички, или сидели у пруда, пока она рассказывала возмутительные враки другим гостям. Прохладными вечерами разъезжали в родстере по горам и возвращались выпить в салоне, где оркестрик играл музыку другой эпохи, а пары постарше тихонько танцевали тустеп по тускло освещенному пятачку.

Лето прошло однообразно, дни перетекали друг в друга. В квартире было жарко и непроветриваемо. Лежа среди влажных простыней, когда пот хладно стекал в складки его насытившейся кожи, он пал жертвой обширной вялости. Она проходила голой по комнате, неся стаканы чая со льдом, и они сидели в загороженном и тепловатом сумраке за задвинутыми жалюзи, и прихлебывали, и прикладывали холодные стаканы к своим лицам. Она лежала бледная и исполосованная по́том, с видом сонной кошки, одна нога непристойно присогнута, темный лиственный орнамент волос внизу ее живота спутан, там угнездились росинки. Возлагала прохладную руку ему на загривок. На улице внизу завелась и отъехала машина. Где-то вдали радио. Лежали они, как падшие статуи. Саттри держал кусочек льда на языке, пока тот не онемел от холода, а потом перегнулся и лизнул ее в сосок.

Сукин ты сын, сказала она, улыбаясь ему сверху.

В воскресенье съездили в Конкорд, погуляли у озера, позапускали блинчиков по бурой воде. Наткнулись на рыболова, который показал им свой уловчик судака. Воду перед ним там, куда он сплевывал, затянуло бесформенными кляксами амбры. Поговорили о рыбе и погоде, и старик оглядел их и лукаво извлек склянку виски, и предложил им. Саттри обтер обод манжетой и отпил. Рыболов посмотрел на нее и легонько повел в ее сторону склянкой, но она улыбнулась, мол, нет. Он серьезно кивнул, сплюнул, и переместил во рту жвачку, и отпил сам, и опять спрятал склянку себе под дождевик.

Нравится мне выпить, сказал он, я не пьяница.

Саттри кивнул.

Женат был на такой, кто донышко из банки высосет. Гляньте-ка сюда.

Он показал им дряблую фотографию бюро в дешевой комнатке, на котором стояли пять пустых пятериков из-под виски. Каждый день с собой ношу, сказал он. Как ни захочется ее вернуть, вытаскиваю и смотрю. Поразительно, по чему можно научиться тосковать.

Он повернулся к своим ле́скам и больше не говорил. Поплавки безмятежно лежали в собственных полутенях. По озеру летела скопа. Они пожелали старику удачи.