Саттри

Поехал он на Веселую улицу и свернул к югу и на мост. Затрещало радио, и голос произнес: Машина Семь. За мостом он свернул налево, мимо заброшенного роликового катка, гниющей деревянной арены, покосившейся, как старый элеватор. Проехал по платной Островного Дома к реке. Радио шипело и потрескивало. Вызываем любую машину в зоне Б. Зона Б. Отвечайте.

У нас сообщение о каком-то нарушении на перекрестке Торговой и Рыночной.

Саттри проехал по освещенной фонарями улице. Больше никто здесь не ездил. По левую руку от него зажглись огоньки у «Розы» и огни упаковочной компании. Радио произнесло: Машина Девять. Машина Девять. Саттри свернул на старую паромную дорогу, ехал медленно, машина тряслась и переваливалась по земле, выехала на поле, фары высветили пару кроликов, замерших, как пластмассовые статуэтки с газона. Мертвая и слегка свивавшаяся спина реки шевелилась за травой. Выше скупо освещенный очерк города. Лучи фар иссякали где-то над водой марлевым мазком. Он остановил машину, и переключил на нейтраль, и вышел в мокрую траву. Потянул защелку капота под приборной доской, и обошел машину спереди, и поднял капот. Затем вернулся в машину, и присел на сиденье, и вытащил у себя обувной шнурок. Выглянул на реку и на город. Один кролик медленно поскакал в легком наземной тумане к темноте деревьев.

Треснуло радио. Уэгнер? Что там у тебя такое?

Саттри вышел и снова подошел к машине спереди, и нагнулся в отсек двигателя, и отогнул назад дроссельную тягу. Мотор взвыл, и он привязал тягу шнурком, прикрепив ее к топливопроводу там, где тот входит в насос. С конца выхлопной трубы слизывались язычки пламени. Он влез в машину, и прижал сцепление к полу, а рычаг жестко поднял до второй передачи так, что вякнули зубцы шестерни. Обоих кроликов уже не стало. Он откинул подальше сиденье и встал одной ногой на земле, а другой на сцеплении. После чего отскочил назад и захлопнул дверцу.

Мгновение она не двигалась. Шины вопили в траве, а сквозь тьму летели дымящиеся комья. Затем машина слегка осела вбок, снова подалась назад и в ливне грязи и травы тронулась по полю. Ехала низко и быстро, лучи фар жестки и кренились. Она пронеслась по полю, и прорвалась сквозь ивы на краю реки, и спланировала над водой в два громадных крыла брызг, показавшихся чисто белыми и взметнувшихся на двадцать футов в воздух. Когда машина замерла, она уже была далеко в реке. Лучи фар закрутились вниз по течению. Затем погасли. Сколько-то он еще видел ее темный горб на реке, а потом тот медленно погрузился и пропал. Он посидел на корточках в мокрой траве и посмотрел на реку. Нигде на ней не раздавалось ни звука. Немного погодя встал и двинулся домой.

Джоунза загнали в угол, спиной к кирпичной стене, он стоял, широко расставив ноги и ловя ртом воздух, пока сотрудники приближались. Кровавая мимодрама, и вслух ни слова. Первый полицейский замахнулся на него дубинкой, и Джоунз шлепнул по ней, мертвый шмяк мяса у него в ладони. Тот размахнулся снова, и на сей раз рука черного сжалась на дубинке. У полицейского вокруг запястья был обернут кожаный темляк, и Джоунз мотнул его вбок и шарахнул о кирпич. Затем вздернул на колени и уже душил его, когда на него навалился второй сотрудник и вынудил прекратить. Джоунз отпихнул обоих ногами, и первый сотрудник дошатался до середины переулка и, стоня, рухнул на колени. По улицам приближался вой сирен. Невредимый сотрудник встревоженно шагнул назад, но Джоунз его схватил, словно какой-то громадный черный извращенец. Сцепившись с ним, потянулся к его револьверу. По переулку в слепящем разбрызге огней уже приближалась патрульная машина. Схваченный сотрудник прекратил попытки высвободить оружие и колотил своей дубинкой по остриженному черепу над собой, и кисть его и рука уже были липкими от крови.

По переулку бежали люди. Джоунз повернулся и заковылял прочь, неуклюжий и громадный в их свете, как чудовище из кино. Револьверы в этом узком пространстве треснули минометами, и пули заметались рикошетами, и заныли, и помчались. Но не успели они поточнее прицелиться, как колени под ним подломились, и он рухнул, взмахнув руками, среди мусорных баков в устье переулка.

Сотрудник, распахнувший заднюю дверцу арестантского фургона, лишь закрыл глаза. У него не было времени ни защищаться, ни прятаться. Сапог Джоунза попал ему в горло, и он рухнул на мостовую, даже не вскрикнув. Другие сотрудники приняли его колотушками и палками, глаза у него огромны и бешены, а куртка стала губкой с кровью, он бросался на них, эдакий дикарь, сбросивший оковы, и валил их с собой наземь.

Всего в крови и бесчувственного его проволокли по коридору в обезьянник, ноги волочились, царапая пол. У самих его несунов текла кровь, у драных, и они проклинали каждый сделанный ими шаг. Его втащили в пустую железную клетку и лицом вниз бросили на бетон. Из рабочей комнаты заключенных вышел Тарзан Куинн с чашкой кофе в одной руке. Тюремщик запирал коридорную дверь, огромное кольцо с ключами пристегнуто к нему цепочкой.

Уть, сказал Тарзан.

Тюремщик повернулся. Ага, ответил он.