Саттри

Владелец поглядел на Хэррогейта и поглядел на поросенка. Парнишка, сказал он, и что же ты себе думаешь, я буду делать с этой пакостью?

Не знаю, ответил Хэррогейт быстрым нервным голосом.

Ну, давай-ка ты лучше что-нибудь придумаешь.

Я б себе взял, если вам не надо.

Взял?

Так точно, сэр.

И ты готов компенсировать мне этого кабанчика?

Что сделать?

Заплатить мне.

Заплатить вам.

Вот теперь соображаешь.

Хэррогейт все еще воздвигался, расставив ноги над усопшим животным, а теперь низдвинулся, и вытер кровавые руки о боковины штанов, и посмотрел снизу вверх на владельца. Сколько? спросил он.

Десять долларей.

Десять долларей?

Я б за него до цента аккурат столько выручил.

Нет у меня десяти долларов.

Тогда, кажись, тебе придется отрабатывать.

Отрабатывать?

Работать. Так большинство народу на прокорм себе добывает. Того народу, что по чужим свинарникам не шныряет.

А если не стану?

Тогда закон на тебя спущу.

Ой.

Начать можешь с утра.

А что вы хотите, чтоб я с этим сделал?

Владелец уже пошел прочь через бурьян. Он обернулся и поглядел назад на Хэррогейта и на кабанчика. Делай с ним что хочешь, сказал он. Твой теперь.

А как я там наверху вас найду?

Спырсишь Руфуса Уайли. Так и найдешь.

А сколько в час я буду получать? Чтоб отработать? Хэррогейт уже чуть ли не кричал через разделившее их пространство под виадуком, хотя Руфус и еще на тридцать шагов не отошел.

Пятьдесят центов в час.

Возьму семьдесят пять, крикнул Хэррогейт.

Но на это Руфус даже не ответил.

Всю ту ночь кошки стонали в темноте, как кошки в течке, и кружили, и шипели. Из бурьяна, щетинясь и поджав хвосты, выбредали собаки, губы загнуты, зубы ярко-красные при свете дорожных фонарей. Позади в темноте, где валялись кишки, они кружили, и щелкали, и скользили, как акулы.

Он лежал у умиравшего костерка в подползавшей сырости и слушал рычанье и раздиранье, покуда в какой-то час ближе к заре, когда эти кишки, подаренные судьбой, не оказались разделены и потреблены, и даже самый наглый щенок решил не рисковать в красном аду фонарей, окружавших Хэррогейтова кабанчика там, где тот висел. Один за другим все мародеры молча укрались, и лишь тонкий кошачий вопль долетел обратно, издали, еще дальше теперь, с горки за ручьем.

Когда Хэррогейт спустился по тропке к свинскому участку, таща перед собой обеими руками ведро помоев, все поросята уже вернулись в загон и встретили его визгом и фырчками, толкаясь у ограды, их бледные рыльца, очертаньями как молотки, принюхивались в ячеях. Он оглянулся через плечо на дом, а затем заправил ближайшему хороший пинок в голову.

Свернувшуюся вонючую пакость он вылил в широкий дощатый желоб и отступил назад. Поросята хрюкали, и пихались, и хлебали помои, а Хэррогейт качал головой. В соседнем загончике в грязи дрыхла свиноматка. Он прошел вдоль ограды и наклонился ее рассмотреть. Полосатые вши величиной с ящериц пересекали розовую, почти без щетины, шкуру свиньи. Он подобрал кусок угля и швырнул его, и тот тупо стукнул в жирную бочку ее туши. Уши у нее дернулись, и она приподнялась и принюхалась. Кусок угля лежал у нее сразу за передней ногой, и она его нашла и взялась его жрать, перемалывая с громким хрупаньем, а из пасти ее текли черные слюни. Когда уголь закончился, она посмотрела на Хэррогейта, есть ли еще. Хэррогейт напучил губы и харкнул ей между глаз, но она, кажется, не заметила. Чокнутая ж ты срань, сказал он. Свинья проверила рылом воздух, а Хэррогейт повернулся и двинул обратно к дому.

Не ставь сюда это ведерко, сказала она. Тут не свинарник.

Хэррогейт злобно зыркнул на нее и снова вышел.

Когда обед? спросил он, приблизив лицо к сетчатой двери.

Когда готов будет.

Жопа, сказал он.

Что ты сказал?

Ничё.

Я слыхала, он тебе велел дров наколоть.

Хэррогейт сплюнул и перебрался через расцарапанный граблями участочек к поленнице. Перед ним рысили молодки, пестрая шайка линяющих кур, мелкая прокаженная птица, рыскавшая в грязи лысыми дюбелями гузок. Он взял ручной топор, которым кололи растопку, и взялся разрубать пополам муравьев, когда те выбегали на сосновое полено. Черномазые, сказал он. Жопа.

Вместе с тем питался он тут неплохо. Еще долго после того, как отработал стоимость кабанчика, он по-прежнему оставался тут, подавал-приносил, или же просто валялся в эти последние теплые деньки в берлоге среди жимолости и читал книжки комиксов, которые крал, смехотворные рассказы в картинках о ходячих зеленых трупах и слюнявых упырях.

Через дом оттуда жила парочка черных девушек в соку, и он вечерами, бывало, висел на древесной ветке за их окном в надеждах увидеть, как они раздеваются. В основном же они просто сбрасывали свои хлопковые платья и ложились в постель в нижних сорочках. Он пытался завлечь ту, что помоложе, к себе в беседку под жимолостью обещаньями комиксов. Она ответила: Мы с Марфой придем, как только она вернется.