Саттри

Вдоль берега лежал лед, ломкие тарелки, покореженные и разбитые на грязи, и мелкие ледовые огородики по всем водосборным и мерзлым равнинам, где из трясины побегами торчали хрупкие хрустальные колонны. Он вытянул своего съежившегося гусика и ссал в реку долго, дымя, потом сплюнул, и застегнулся, и вернулся внутрь. Дверь пинком захлопнул и встал перед печкой с жестом великого увещевания. Замерзший отшельник. Нижнюю челюсть ему свело. Огляделся, и взял свою чашку, и посмотрел в нее. Опрокинул и пристукнул по ней, и оттуда выскользнула янтарная линза замерзшего кофе и, покачиваясь и перестукивая, закружила по раковине. Он снял сковороду и поставил ее на печку, и ложкой зачерпнул застывшего серого жира. В кладовке своей, собранной из упаковочных ящиков, выбрал два яйца и ловко тюкнул одно о край сковородки. Оно зазвенело, как каменное. Саттри швырнул его в стену, и яйцо упало на пол и, продолговатое и одеревеневшее, закатилось под кровать. Он снова повесил сковороду на стенку и уставился в окно. Из углов скользящей рамы по стеклу дугами росли папоротники инея, а река сутулилась себе мимо, словно какой-то унылый сток из земного кишечника. Саттри застегнул куртку и вышел наружу.

Весь бурьян померз маленькими ледовыми пипетками, сухие кожуры стручков, оболочки репьев, все окутано стеклом, и лопастями, и чехлами льда, что паутиной связывал старую листву и держал в себе вмерзшие взвешенные пылинки песка, или сажи, или ваксы. Хилые листы льда перекрывали канавы, а железноцветные деревья вдоль ветреного заброшенного и пронизывающего побережья держала в своей хватке изморозь. Саттри прошел через хрупкие поля к дороге и поднялся по Передней улице. Из лавки навстречу ему попалась кучка черных детишек, они тащили детскую коляску угля, щепок и пыли, собранных с бокового пути железной дороги, шли они тихо, едва одетые и, похоже, нечувствительные к стихии. Нижняя челюсть у Саттри стучала, пока он не подумал о своих пломбах. Пересек дорогу и, проходя по крыльцу лавки, глянул на жестяной градусник на стенке, ноль или около. Он вошел и сразу направился вглубь, даже не ответив на учтивое утреннее приветствие Хауарда Клевинджера. У печки бакалейщика на перевернутой корзине сгорбилась старая черная вдова, наблюдая за пламенем в зазубренную щель в горячем железе. Казалось, она в слезах, так густо с красных нижних губ ее глазниц капала слизь. Была она косолапа и носила чуни, сшитые из старого ковра, синий облезлый ворс с беспородными цветами, на вид какая-то восточная, безмолвная и в платке. Руки в солдатских перчатках с обрезанными пальцами мяла она себе и бормотала нескончаемый монолог. Стоя рядом, Саттри склонил голову расслышать: ему стало интересно, что обсуждают обездоленные, но говорила она на каком-то другом языке, и он разобрал только слово «Господь».

С мороза в лавку вошли Джаббо и Бунгало, в немытой вони холодной шерсти и самогонного виски. Встали у печки, и кивнули, и развели руки в стороны.

Тебе нормально так холодно?

Да я замерз.

Тебе выпить хорошенько надо, Саттри.

Валяй, дай ему разок, по-крупному.

Бунгало глянул на Джаббо с вопросом.

Давай-давай. Саттри не слишком заносится, после черномазого пьет. Верно ж, Саттри?

Старуха освободила свою корзину и передвинулась к стенке.

Я пас.

Где бутылка.

Бунгало, приподняв перед фуфайки, вытащил из-за пояса пинту, отчасти наполненную прозрачной жидкостью. Черные опасливо глянули на лавочника, Джаббо принял бутылку, и отвинтил колпачок, и протянул ее Саттри.

Валяй, дядя.

Не могу.

Давай же.

Не.

Я думал, ты сказал, что старине Саттри не загордяк пить после черного человека.

Давай хорош уже с этой сранью.

Джаббо очень слегка покачивался, как едва-едва потревоженный крайт. Угрюмая нижняя губа у него отвисала. Он медленно встряхнул бутылку. Это хороший виски, дядя. Нам с Бунгало годится.

Я же сказал, что не хочу.

Джаббо прижал бутылку к его груди.

Саттри поднял руку и мягко отнял от себя бутылку. В лавке раздавался единственный звук, ржавый скрип заслонки, качавшейся на жестяном дымоходе от тяги.

Благодаренье сегодня, дядя. Выпей чутка.

Бутылка вновь оказалась у его груди.

Прибрал бы эту бутылку от меня подальше, сказал Саттри.

Ты просишь или говоришь.

Я сказал, убери ее у меня из-под носа.

Это тебе не Веселая улица, мудень.

Я знаю, на какой я улице. Может, это тебе лучше от «красных дьяволят»[16] избавиться. Предложил бы Хауарду выпить?

Он не пьет, сказал Бунгало.

Заткнись, Бунгало. Ладно вам, мистер Саттри, прошу вас, сэр, вы уж выпейте чутка с нами, бедными старыми черномазыми.

В лавку вошел Лягух-Мореход Фрейзер. Члены у печки ощутили его присутствие, а может, им подуло холодным сквозняком снаружи, или заслонка так затрепетала. Старуха сдвинулась в угол, где бормотала среди консервов. Мореход прошел с холода сразу к печке, ладони демонстрируют благословение, непринужденная улыбка. Посмотрел на черных и посмотрел на Саттри. Джаббо неуверенно держал бутылку.

Друзья и соседи, произнес Мореход.

Старина Саттри вот пить не хочет, сказал Бунгало.

Заткнись, Бунгало.

Зато Мореход выпьет, сказал Мореход.