Савмак. Пенталогия (СИ)

  Проезжая позади отца вдоль южной неапольской стены, Савмак думал о царевне Сенамотис, досадуя, что так и не попрощался с нею хотя бы взглядом. А вдруг его на войне убьют? Ему въяве представился скачущий навстречу безбородый греческий всадник на белом, как у царя Палака, коне, в блестящих стальных доспехах, с развевающимся над островерхим шлемом чёрным конским хвостом и занесенным над головою длинным мечом...

  Потом, когда скифская столица осталась далеко позади, Савмак вдруг подумал: может вещунья, говоря, что его полюбит царевна, имела ввиду вовсе не Сенамотис? Ведь если бы Сенамотис вправду его полюбила, то, наверное, пришла бы проводить его на стену. Он никогда не интересовался, есть ли у царя Перисада дети. Наверно, есть. Его так и подмывало спросить об этом (отец-то наверняка знает!), но он так и не решился, побоявшись, что скакавший рядом Скиргитис сразу догадается, почему он об этом спрашивает и поднимет его насмех. "После спрошу у Ториксака. Он-то точно должен знать!" - решил Савмак. "Бедный Ториксак! Где он сейчас? Наверно, сидит с товарищами под замком в холодном подвале и не знает, что Евнона родила ему сына, а сама умерла... Бедная девочка!.. Нужно ли говорить Ториксаку, что Евнона умерла? Он-то наверняка спросит... Успеем ли мы управиться с Боспором за сорок дней?" Как и отец, Савмак не сомневался, что первое, что сделает царь Палак, придя на Боспор, это обменяет боспорского посла на Ториксака, Главка и остальных.

  Чем дальше на восток уходила растянувшаяся за горизонт колонна, тем мрачнее и темнее становилось небо, тем гуще падали холодные дождевые струи, тем порывистей и злее задувал навстречу ветер, и тем угрюмей становилось на душе у Савмака. Он стал думать о первом враге, который падёт от его руки. "Кто это будет? Грек? Меот? Или сатавк?.. Неужели боспорские скифы будут с нами сражаться, не перейдут на нашу сторону?.. Молодой он будет или в годах? Всадник или пехотинец? А вдруг он окажется коротко стриженым, а то и вовсе лысым, да ещё и безбородым? Придётся сдирать и вешать на узду Ворона его кожу... Как я его убью? Копьём? Мечом? Стрелой?.. Навряд ли греки выйдут биться с нами в поле. Скорее будут отстреливаться и отбиваться со стены. Значит, скорее всего, стрелой".

  Как и все молодые, не имевшие на своей уздечке украшений из вражеских волос воины, Савмак старательно пометил особой отметиной все стрелы в своём горите, чтобы после боя можно было установить, чья именно стрела сразила врага. "А что, если вражеская стрела поразит меня самого? На войне это со всяким может статься. Особенно, в темноте. Прилетит невидимая, пущенная наугад стрела и вопьётся в горло, в щёку, в рот или, не дай бог, в глаз!.. Интересно, это очень больно, когда стрела вонзается в глаз?.. А может я медленно, как Евнона, истеку кровью, раненый в грудь или живот, и утром отец и братья найдут в степи мой холодный, безжизненный труп... Повезут ли меня хоронить в Тавану?.. Навряд - на войне не до того. Наверно, зароют вместе с другими убитыми в чужой боспорской земле... Но нет! Ведунья ведь сказала, что сперва я прославлюсь так, что меня будут помнить и через много лет, как великого героя или царя. Гм!.. Значит, сейчас мне бояться нечего... Но почему она сказала, что я погибну от белого коня? Что это значит? Вражеский всадник будет на белом коне? Или белый конь размозжит мне копытом голову? Или я разобьюсь насмерть, упав с белого коня?.. Непонятно... Не надо будет ездить на белых конях. Хотя до сих пор ездил, и всё было хорошо". Савмак покосился на круп отцовского мерина. "Интересно, отцовского Серого мне тоже считать белым, или он всё-таки серый?"

  После того, как свинцовые сумерки как-то сразу превратились в непроглядную ночь, а кони впереди всё бежали и бежали, меся копытами влажную землю, и этой утомительной скачке, казалось, не будет конца, мысли в голове Савмака ворочались всё медленнее, отяжелевшие веки начали слипаться, монотонный топот, позвякиванье сбруи и оружия, пофыркивнье коней и все другие звуки делались всё глуше и отдалённей, словно растворяясь во тьме. Подбородок Савмака бессильно падал на грудь, и он, как и многие вокруг, прижимая правой рукой к груди притороченное у колена к чепраку копьё, начинал незаметно дремать, зная, что умница Ворон и без узды не выбьется из строя.