Савмак. Пенталогия (СИ)

  На улицу он вышел с печально-угрюмой миной на лице. Не без труда взгромоздив грузное тело на коня, он, избегая вопрошающих взглядов своих телохранителей, пояснил:

  - Хитрый грек хотел выдать за нашего пленного своего захворавшего раба. А я так надеялся, что увижу там нашего Савмака. Эх!

  Горестно вздохнув, Октамасад с досады перетянул плетью коня, погнав его дробным скоком к видневшейся в нескольких сотнях шагов агоре. Телохранители, громко стуча копытами по каменной мостовой, припустили за ним.

  "А что, если Савмак очнётся и назовёт своё имя? - перекатывались тяжелыми булыжниками в голове Октамасада боязливые мысли. - Да нет, он не жилец... А вдруг всё-таки выживет? Скажет, что он сын вождя напитов Савмак. Зачем я сказал, что сына вождя напитов зовут Савмак?! ...Будем надеяться, что грек ему не поверит. Кто здесь сможет подтвердить его слова?.. Ашвин! Ну зачем я, старый дурак, оставил здесь Ашвина?! ...А пусть даже они и вернутся в Тавану. Савмак меня видел?.. Нет!.. Вот и я его не видел... Скилаку и в голову не придёт, что я мог оставить в плену его сына".

  Заметно успокоенный этой счастливой мыслью, Октамасад попридержал коня перед выездом на торговую площадь, где в любую погоду с раннего утра до позднего вечера бурлил людской котёл, пересёк её шагом наискосок вместе с державшимися настороже сразу за крупом его саврасого мерина двумя телохранителями и, увидев в конце уходящей с агоры на закат широкой прямой улицы открытый зев ворот, припустил в ту сторону лёгкой рысцой под весёлый перестук дюжины конских копыт.

  Сознание медленно вернулось к Савмаку спустя несколько часов после отъезда Октамасада.

  Ему мерещилось, что он лежит ночью в степи крайним в длинном ряду погибших на тесных улицах греческого города скифских воинов, своих братьев - Радамасада, Ториксака, Ариабата, Канита, двоюродных братьев - Скиргитиса, Сакдариса, Апафирса, родичей-хабов - Скопасиса, Метака, Тереса, Агаста, Баная, Фарзоя... В отличие от всех их, Савмак был ещё жив - сердце медленно билось в груди, отдаваясь пульсирующей болью в затылке, - только не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком: тело будто окаменело.

  Он слышал, как справа ходят какие-то люди, разговаривающие на непонятном языке, и догадался, что это греки. Скосив глаза, он видел в мертвенном свете истончившегося лунного серпа, как двое греков поднимали за руки и ноги тела его братьев, уносили куда-то и, как слышно было по глухим звукам падающих тел, сбрасывали в могильную яму, постепенно приближаясь к нему. Вместе с греками молча ходил, вглядываясь в убитых, кто-то третий, одетый по-скифски, лицо которого было скрыто в тени башлыка. Лишь когда он остановился у ног Савмака, неверный отблеск луны упал на его мертвенно-бледное лицо, и Савмак узнал дядю Октамасада. Обрадовавшись, Савмак хотел крикнуть дяде, что он жив, но онемевший язык не слушался его. Октамасад что-то сказал подошедшим грекам на чужом языке, те подняли Савмака за руки и ноги, долго несли его, охваченного ужасом, к черневшему вдали бесконечному могильному рву и с размаху кинули его туда. "Нет! Я не хочу! Я живой!" - завопил он беззвучно в тот миг, когда, отпущенный греками, полетел вниз. Он думал, что рухнет на окоченевшие тела сброшенных туда до него братьев, но яма оказалась бездонной: минута за минутой, час за часом, он падал спиной вниз сквозь разверзшуюся землю в полной темноте и тишине, и падению этому не было конца...

  Потом он услышал далёкий лай собаки. Ей ответила вторая, третья, и опять всё стихло. Падение в бездну прекратилось. Савмак ощутил себя лежащим на чём-то мягком. Его нос уловил зловонный запах человеческой мочи, кала и ещё чего-то знакомого, о чём он долго не мог понять что это. Наконец вспомнил: так пахнут водоросли на морском берегу. Перед глазами тотчас высветился жаркий летний день; он, держа в руке тонкую ладошку Фрасибулы, бредёт с нею по колени в тёплой зеленоватой воде вдоль берега вслед заходящему солнцу...

  До его слуха донеслись шлёпающие шаги, лязг железа, скрип открывающейся двери. В глаза Савмака ударил сияющий огненный шар, и он крепко зажмурился, чтоб не ослепнуть. Вошедшая женщина (даже не видя её, Савмак тотчас понял, что это женщина), поставив на пол светильник, опустилась на колени у его изголовья. Просунув ладонь ему под обмотанный тряпками затылок, она приподняла его голову и поднесла к чуть приоткрытым растресканным губам маленькую глиняную чашку, которую держала в другой руке. Осторожно приоткрыв веки (свет, излучаемый плававшим в плошке тонким огоньком, уже не казался таким ослепляюще ярким), Савмак вгляделся в чужое, некрасивое, немолодое женское лицо и с трудом шевельнул непослушным языком:

  - Где я?