Савойская терция

– Франция в опасности! – объявил Генрих II на Королевском совете, а потом и на заседании парламент. Он пытался скрыть тревогу и волнение, но его бледные щёки, бегающие глаза и дрожащие руки выдавали его.

Он повелел собирать бан и арьербан..[120] И сквозь слёзы, с ироничной, злой усмешкой, смотрел на стягивающихся к Парижу на никуда не годных клячах, с дедовскими арбалетами, в доспехах прошлого века ополченцев.

Парижские буржуа раскошелились, и выделили на оборону родного города 300 тысяч экю. Все, кто мог держать в руках оружие, были призваны на оборону города. День и ночь, окрашивая небо, стояло зарево над Королевским Арсеналом, где лили пушки и ядра. Не смолкал перезвон и в кузницах, где ковали мечи, доспехи и наконечники копий. Спешно очистили от нечистот городские рвы, подновляли стены и строили новые укрепления.

Но Сен-Кантен ещё держался. Адмирал Гаспар де Колиньи, вселяя мужество в оробевших, делал казалось невозможное, тем самым спасая Францию.

– Держитесь, сейчас будет жарко! – 15 августа, с бесстрашием и показной бодростью стоял 40-летний адмирал на восточной стене, глядя, как испанцы готовят к единому залпу 46-орудийную батарею. Его коротко подстриженные, тронутые ранней сединой волосы, трепал ветер. Доспехи его, хоть и прогнутые в нескольких местах, были начищены до невероятного блеска и ярко сверкали в лучах солнца. Позади стоял мальчишка-оруженосец, с его шлемом в руках, и слёзно умолял адмирала надеть его.

Позиции врага окутались огромным столбом дыма и пыли, потом раздался оглушительный грохот, и понеслись на Сен-Кантен ядра, круша стены, снося укрепления, убивая и калеча защитников города.

– Все в укрытие! – прокричал Колиньи.

Ядро, просвистев совсем рядом, снесло голову оруженосцу, кровь брызнула адмиралу в лицо, а его шлем покатился по камням.

К испанцам подошёл 10-тысячный корпус англичан под командованием графа Уильяма Герберта Пембрука, надежд на спасение уже не оставалось. В городе не хватало продовольствия, ежедневный паёк был урезан до предела и в городе начинался голод. И всё сильнее раздавались возмущённые голоса жителей, в надежде на спасение собственных жизней требующих капитуляции. Даже среди ближайшего окружения адмирала, его свиты и офицеров, царило уныние тягостной безнадёжности обороны Сен-Кантена.

К 21 августа они отбили четыре штурма, ряды защитников таяли, скудные запасы продовольствия истощались. Но Гаспар де Колиньи оставался глух к мольбам о спасении, вечером этого дня он приказал изгнать из города всех больных, нищих, калек, женщин, стариков и детей. Под плачь, стоны и проклятия, огромная толпа – около полутысячи ещё живых людей, изгонялись из города на верную смерть. Испанцы не пропустили их.

– Назад! Все назад! Мы три раза предлагали вам сдаться! Но ваш упрямец Колиньи!.. Что, понадеялись на него, вот теперь и проваливайте к нему обратно! Пусть он вас содержит, защищает и кормит!

Колиньи запретил пускать их обратно, и все эти люди умерли голодной смертью во рвах Сен-Кантена.

25 августа, Савойская терция и германские ландскнехты выбили французов из восточного рва, приблизившись к стенам города. Усталый Алонсо де Наварра повалился около костра, с благодарностью взяв протянутые ему хлеб и жареную конину. Здесь всех развлекал здоровенный германец барон Хохен-Ландберг. Алонсо де Наварра с призрением относился ко всем не испанцам, но этот барон пришёлся ему по душе ещё днём, при штурме, когда мужественно вёл своих солдат под обстрелом врага. И сейчас маэстро-дель-кампо Савойской терции, с интересом слушал его рассказы о войне с османами в Венгрии.

– Османы осадили нас в замке Эгер. Знатная крепость, на холме, хорошо укреплённая. У нас было 2 тысячи человек, а османов… 150 тысяч! – отпив вина, барон Хохен-Ландберг, выкатив глаза, обвёл взглядом слушателей, чтобы до каждого дошло неравное соотношение сил при обороне Эгера. – Но нами командовал храбрец каких мало, на всём свете поискать, и не найдёшь таких храбрецов! Хоть и венгр он, но славный малый! Иштван Добо! Запомните это имя, Иштван Добо! Я до сих пор, слово в слово, помню его прелюдную клятву, которую он обязал и нас произнести вслед за ним! Вот она: «Клянусь именем Божьим посвятить свою жизнь стране и королю, а всю кровь свою, защите замка Эгер. Ни деньги, не обещания пощады да не каснутся меня. Я не заикнусь о сдаче замка, и пока жив, буду оборонять замок Эгер. Я вверяю свою жизнь Богу, Боже, помоги мне!»

– Сильно сказано!

– Проникновенно!

– Хорошая клятва! Надо бы запомнить слова.

Подошли и сели у костра два германских герцога – Эрик Брауншвейг-Люнебург-Каленберг-Геттингенский и Эрнст Брауншвейг-Херцберг-Остероде.

Воодушевлённый присутствием столь знатных особ, барон Хохен-Ландберг, от баронства которого осталось только старое, завещанное отцом посеребрённое седло, заговорил громче, с большим жаром и воодушевлением: