Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

В то лето он впервые увидел бурлаков — сгорбленные фигуры, изможденные лица, натертые лямками плечи, изъеденные потом лохмотья.

Сердце художника сжалось такой острой болью за судьбу этих людей, что поначалу он даже не раскрыл блокнота, не взял в руки карандаш. Только позже сделал несколько набросков.

Но в ту пору они так и остались набросками. Впечатления были слишком острыми, чтобы сразу сложиться во что-то цельное, завершенное.

А нынешним летом Саврасов решил писать пейзаж с бурлаками.

Он поселился в небольшом приволжском городишке Юрьевце. По утрам переправлялся на левый берег — отсюда открывался раздольный вид на Волгу с Юрьевцем на взгорье. В блокноте художника один за другим появлялись наброски: рябь волн на реке, низкое, нахмуренное небо, чайки, летающие над самой водой, бурлаки, тянущие баржу вдоль дальнего берега.

Перевозил его через Волгу сын почтового чиновника, в доме которого художник снимал комнату. Виктор учился в Московском университете и приехал к отцу на время вакаций. Он увлекался идеями Чернышевского, а в живописи его кумиром был Перов.

Обычно Алексей Кондратьевич молча и сосредоточенно работал, а Виктор, устроившись рядом на траве, рассуждал о жизни и искусстве.

Время от времени он подходил к художнику, чтобы взглянуть на его зарисовки.

Однажды юноша спросил:

— Как будет называться ваша новая картина?

— Еще не знаю. Может быть, «Волжские бурлаки».

Виктор изумился:

— Как! Вы пишете жанр?

— Нет, пейзаж.

— Пейзаж с бурлаками?

— Да.

Виктор надолго примолк, то и дело посматривая на художника, словно не решаясь высказать то, что думал.

— Что до меня, — наконец сказал он, — то я убежден: только жанровая живопись способна обличать темные стороны жизни, показывать страдания народа. Жанровая и отчасти портретная. Только они говорят на социальные темы языком доступным и внятным. А пейзаж… Самый красивый, выразительный пейзаж — лишь приятный для глаза «вид». Он молчит…

— Молчит? — удивился Алексей Кондратьевич. — А пейзаж в «Последнем кабаке у заставы» Перова! Помните?

— Еще бы! Это моя любимая картина. Я, когда увидел ее, ночь не спал, писал стихи — в первый и, возможно, последний раз в жизни. Кажется, начиналась моя поэма так:

Зимний вечер. Снег и темень,
Только в окнах тусклый свет.
У заставы дом питейный,
И в объезд дороги нет.
Дети в нищей деревушке
Ждут из города отца…

Ну, и так далее — мысли и настроения, которые навеяла мне эта картина. Конечно, пейзаж в ней очень выразителен. Но согласитесь — это лишь декорация, фон для сюжета.

Саврасов не стал возражать.

Он был глубоко убежден, что пейзажная живопись может выразить и мысли, и переживания художника. Но словами тут ничего не докажешь. Пусть полотно скажет само за себя…

Фигуры бурлаков он поместит у дальнего берега. Не будет видно ни их изможденных лиц, ни натертых плечей — пейзаж, обычный волжский пейзаж. Да и назвать картину надобно как-нибудь ненавязчиво: просто «Волга», или «Волга под Юрьевцем», или «Волжский вид». Не сюжет, а общее настроение пейзажа будет вызывать ощущение тоски, тревоги, какой-то неясной угрозы.

Однако это были только замыслы.

В Юрьевце Саврасов успел сделать лишь несколько подготовительных эскизов: пора было уезжать, приближалось время начала занятий в Училище.

В Москве его ждала неприятность.

Уже давно нововведения руководителя пейзажного класса раздражали администрацию Училища. Теперь ее немилость нашла реальное выражение: Алексею Кондратьевичу предложили освободить казенную квартиру, которую он занимал в течение девяти лет, что было немалым подспорьем к его скромному заработку.

Начались утомительные хлопоты с переездом на частную квартиру. Удалось подыскать недорогую, но, по правде сказать, и неудобную. Денег постоянно не хватало — пришлось искать заказы. Их, как нарочно, не было. Наконец, один меценат пожелал иметь в своем собрании виды зимней Волги.

Сначала Алексей Кондратьевич отклонил это предложение: недавно начался учебный год, как он может уехать? Да его и не отпустят!

Но возможность пожить и поработать на Волге была так заманчива…

Начальство разрешило отпуск неожиданно легко, — можно сказать, охотно.

Саврасов с женой и двумя дочерьми уехал в Ярославль.

Город ему пришелся по душе.

Со Стрелки — высокого обрывистого мыса — открывался великолепный вид на скованную льдом Волгу и бескрайние заволжские дали, подернутые легкой морозной дымкой. Древние храмы поражали чистотой линий и стенописью, а малолюдные заснеженные улицы дарили ощущением покоя, особенно желанного после московской суеты.

Квартира на Дворянской была большой и светлой. По утрам Алексей Кондратьевич работал в своей мастерской. В высокие, разрисованные морозными узорами окна светило яркое солнце. Ничто не мешало, не отвлекало. Изредка проскрипят по улице полозья саней, из детской донесутся веселые голоса Верочки и Жени — и снова все стихнет.