— Ну, что поделаешь, Ванечка, — сбежала так сбежала, — благодушно промолвил следователь. В молодости он частенько бывал резок и нетерпим, совсем как его собеседник, но ближе к 60 годам накопил здравую дозу фатализма и стал куда более спокойно смотреть на вещи. — Во всяком случае, вы сделали все, чтобы этого избежать. Не ваша вина, что — гхм! — подчиненные оказались настолько нерасторопны… А я тут пообщался с коллегами и, кажется, еще одно дельце для вас нашел. Тоже неизвестные лица заявились в дом, всех убили, захватили ценности и скрылись, не оставив следов. Бывшая графская усадьба недалеко от Минска, ныне санаторий. Хозяин, когда сбежал, ценности припрятал в часовне и даже соорудил там фальшивую могилу своей жены. Грабители дождались, когда в санатории почти никого не будет, убили сторожей и членов их семей, вскрыли могилу и завладели добром. Местный угрозыск предполагал, что к делу может быть причастен бывший управляющий поместьем, позже — рядовой советский служащий, но его тоже нашли убитым. На этом расследование благополучно заглохло…
— Когда это было? — быстро спросил Опалин.
— В прошлом году.
— То есть нэпмана Гольца с семьей убивают в Одессе в 1933-м, в 1934-м — то дело в Минске, о котором вы рассказали, а в этом — Пречистенка?
— Именно так. Какие интересные люди, не правда ли? Я о наших бандитах. Методичные, дисциплинированные и хладнокровные. Раз в год проворачивают крупное дело и бесследно исчезают — до следующего раза.
— Послушайте, — заговорил Опалин, поразмыслив, — то, что они перемещаются, — это ладно, но как они узнают обо всех этих спрятанных кладах? Гольц же не кричал на всех углах, что именно он прячет у себя на даче. И граф с фальшивой могилой жены… нет, тут что-то не то. Как-то бандиты выясняют, где совершенно точно можно поживиться. На Пречистенку они перед ограблением отправили засланного казачка — этого Федора Пермякова. К управляющему, о котором вы говорили, — очевидно, тоже кого-то подослали. У Гольца была незамужняя сестра, которая приводила в дом какого-то знакомого, чуть ли не жениха, но его так и не нашли.
— Видите, какие интересные люди, — вздохнул Ненароков. — Хитрецы, психологи, следов не оставляют… И награбленное барахлишко где-то сбывают так, что оно не попадается нам на глаза. Я вас не поздравляю, Ванечка. Это очень неприятные противники. Вы знаете, я высокого мнения о ваших способностях, но тут у меня ощущение, что нам противостоят вовсе не уголовники, или, по крайней мере, не только они. Кто-то за всем этим стоит очень… очень непростой.
— И непростые тоже прокалываются, — буркнул Опалин, чтобы хоть что-то сказать.
— Все когда-нибудь прокалываются, Ванечка, — добродушно ответил следователь. — Не в одном, так в другом. — Но в том настроении, в котором находился Опалин, он воспринял эти слова не как ободрение, а как упрек. Ведь сам он тоже допустил ошибку.
Пока Иван беседовал с Ненароковым, Петрович трясся в служебной машине, ехавшей по направлению к московскому ипподрому. Скачек в этот день не было, трибуны пустовали, и только несколько жокеев на дорожках тренировались со своими лошадьми. Издалека Петрович сразу же узнал элегантную фигуру Барона в светло-сером костюме. Человек, с которым Логинов пришел побеседовать, сидел на одном из лучших мест. Положив руки на рукоять своей трости, он внимательно следил за лошадьми на дорожке. Шляпа с лентой, из кармашка выглядывает треугольничек накрахмаленного платочка, бутоньерка — франт, да и только. Петрович редко сталкивался с Бароном, но всякий раз сыщика не покидало ощущение, что вокруг того словно нарисован заколдованный круг, который надежно ограждает его от окружающей действительности, и перейти заговоренную черту, чтобы приблизиться к человеку с бутоньеркой, дано не каждому. Логинов и сам сейчас колебался перед тем, как подойти, и ему не нравилось, что в глубине души он некоторым образом трусит.
— Лошади — благородные животные, — неожиданно заговорил Барон, хотя Петрович находился в десятке шагов позади него и сидящий даже не поворачивал головы, то есть вроде бы не должен был его видеть. — Слышали?
— Слышал. — Петрович подошел ближе и сел, оставив между собой и собеседником одно пустое сиденье. Светлые глубоко посаженные глаза Барона повернулись в его сторону, взгляд изучающе скользнул по лицу. На вид собеседнику Логинова было лет сорок пять. Лицо широкое, и морщины ничуть его не портят, над верхней губой — тонкая полоска безупречно подстриженных усов. Хотя он был в шляпе, Петрович знал, что волосы у Барона русые с проседью, очень коротко стриженные, и под волосами слева — рубец от полученного когда-то на войне удара шашкой, который едва не стоил ему жизни.
— Вот, — продолжал Барон, усмехаясь, — лошадь — благородное животное, а про человека никто так не скажет. А все почему? Сволочь потому что человек, совершенно бесполезная скотина. Только на удобрение и годится, а больше ни на что.