Сборник "Иван Опалин" [5 книг]

— Ты за кого меня принимаешь? Конечно, не было. Мне и одной едва хватало. Стала бы я еще с кем-то делиться!

Ее рот недобро кривился, серые глаза потемнели. В мгновение ока она из очаровательной девушки преобразилась в торгующую собой хабалку, которая ни за что не упустит своей выгоды. Опалин смотрел на нее с сожалением.

Он задал еще несколько вопросов, спросил лист бумаги и стал на краю стола писать протокол допроса свидетеля.

— Слушай, я должен был сразу же об этом спросить: ты Ванда или все-таки Люська? Я имею в виду по документам.

— Ванда я, Ванда, даже не сомневайся, — ответила собеседница и в доказательство даже показала документ.

— Сама себя окрестила?

— А что, нельзя, что ли? А то Люська да Люська. Кругом каждая вторая — Люська. Надоело. Вот Ванда — совсем другое дело.

— Что же ты теперь будешь делать? — спросил Опалин.

— Для протокола интересуешься или просто так?

— Вообще.

— Ну, деньги у меня пока есть, а там начну потихоньку по театрам ходить, по ресторанам. Кого-нибудь найду.

— Смотри не прогадай, — не удержался Опалин.

— Не прогадаю, — твердо ответила собеседница.

Она расписалась со множеством затейливых завитушек, и гость ушел.

Глава 18 Зануда

Петр Яковлевич Должанский прочитал стихи молодого, но уже подающего (неизвестно кому) надежды поэта, привычно расставил недостающие знаки препинания, исправил орфографические ошибки, которые кишели в тексте, как тараканы на грязной кухне, заменил слова "пулемет клокотал" на "пулемет стрекотал" и отправился искать заведующего редакцией.

Однако Поликарпа на месте не оказалось, и никто не мог сказать, где он.

— Внизу он, — объявила наконец старшая машинистка Тетерникова, у которой было самое острое зрение. — В машине Оксюковича сидит. Вместе с редактором и его пасынком.

— А почему в машине? — удивился Должанский.

Тетерникова пожала плечами и застучала по клавишам. Она работала десятью пальцами, позволяя себе лишь минимальные остановки, и печатала со сверхъестественной скоростью, которая приводила ее коллег в трепет. Под треск "Ундервуда" Петр Яковлевич покинул кабинет и остановился в коридоре, задумчиво потирая подбородок.

Там его едва не сбил с ног Стенич, который писал для отдела о спорте. Стенич был круглым, как колобок, и на вид совершенно неспортивным, однако, когда того требовали обстоятельства, он мог перемещаться в пространстве еще быстрее, чем Тетерникова печатала на машинке.

— Спасайся кто может, Петров идет! — прокричал он, ловко ввинтился в один из кабинетов и запер дверь изнутри на двойной поворот ключа.

…Два или три месяца назад Матюшин необдуманно написал в хронике о полотере Петрове, который напился пьяным и пытался зарубить топором жену, однако ж не преуспел: жена мало того что отобрала топор, но еще и от души поколотила супруга. Через несколько дней в редакцию явился печальный человечек в толстовке, видавших виды штанах и растоптанных сапогах.

Он ходил из кабинета в кабинет и ныл, что ему испортили жизнь: на работе сочли, что он и есть тот Петров, который пьет и кидается на жену. А между тем произошла ошибка, граждане. Он другой, но тоже Петров и полотер. Однако не виноват ни в чем подобном.

— Хорошо, — сказал Поликарп Игнатьевич, выслушав бедолагу, — мы напечатаем особое прибавление, что тот Петров — не вы. Вас как зовут?

— Александр.

— И его тоже зовут Александр, — заметил Матюшин. — Где вы живете?

К счастью, выяснилось, что тезки проживают по совершенно разным адресам, и "Красный рабочий" опубликовал крохотное сообщение, что вот, мол, мы писали о полотере Петрове, который по пьяни пытался убить жену, но это не Петров из Проломного переулка, а Петров с Кропоткинской улицы, так что коллеги первого Петрова могут быть совершенно спокойны.

Через пару дней Петров вернулся в редакцию и стал жаловаться, что хронику, в которой его обвиняли, читали все, а сообщение, напечатанное мелким шрифтом внизу страницы, никто не заметил. Так вот, нельзя ли пропечатать его покрупнее, а то над ним все смеются, что он бросался на жену с топором, а она его отколошматила.

— Товарищ, — сказал Поликарп Игнатьевич, несколько утомленный оборотом, который принимало дело, — мы не печатаем опровержения по нескольку раз… Обратитесь в суд, если вы считаете, что ваши права были нарушены.

— Да что ж суд, разве ж у меня есть время судиться? — обиженно сказал Петров. — Я человек рабочий, мне некогда…

Секретарь редакции Эрманс предложил ему носить с собой экземпляр газеты и каждому, кто вздумает его в чем-то обвинять, показывать опровержение. То же самое посоветовали страдальцу Матюшин, Фарбман и даже завсегдатай бегов Ракицкий.

Когда Петров исчез, все вздохнули свободно. Но оказалось, что они рано радовались.