Опалин открыл было рот, чтобы сказать: сегодня он носил в кармане бутерброд с колбасой, о котором вспомнил только перед совещанием, от его одежды пахло едой, и поэтому кошка… но не стал. Он уже усвоил, что в его профессии есть маленькие секреты, о которых лучше молчать — так они попадают в ранг чуда и производят самое выгодное впечатление. В жизни этот принцип тоже не был лишним.
Где-то — сбоку или наверху — заспорили соседи, бранясь на чем свет стоит и портя Варе настроение. Не выдержав, она встала и пересела за рояль. Ей уже давно хотелось проверить, сильно ли он расстроен.
— Вы любите музыку? — спросила она у гостя.
Когда Басаргин наконец-то вернулся со штопором, он услышал, как Варя поет, аккомпанируя себе, известный романс на стихи Лермонтова:
У него заныло в груди. Он застыл на пороге, нелепо сжимая в руке штопор. Как же Максим Александрович любил этот романс! И ведь ни разу, ни разу за то время, что они жили в Москве, Варя не предлагала спеть его. А перед сопляком из угрозыска — пожалуйста! Да он небось и не знает, кто такой Лермонтов…
Звуки рояля заполнили все пространство комнаты и унеслись дальше, за ее пределы. Адская квартира в изумлении стихла. Слушая голос жены, который лился, как серебро, Басаргин уже не боялся, что заплачет, услышав следующие строки:
Боже, боже, ведь не осталось ничего, и некоторые из тех, с кем он учился в гимназии, убиты на войне с немцами, некоторые уничтожены большевиками, кто мог — бежал за границу, кто мог — осоветился, и сам он… Жалкий, жалкий человечишка, даже какую-то паршивую комедию не смог написать так, чтобы ее взяли в театр!
Он избегал смотреть на Опалина, боясь, что тот скажет или сделает что-то неуместное, после чего Басаргин окончательно его возненавидит. Но Иван, слушая романс, чувствовал только, что ад, в который он спускался сегодня, наконец-то отступает и отпускает его. Потому что настоящий ад — вовсе не переполненная коммуналка, а нечто, совсем другое, и он видел его сегодня вблизи.
Варя допела романс до последних слов:
и умолкла. Она была взволнована не меньше остальных. Басаргин шагнул к столу и заставил себя улыбнуться.
— Предлагаю выпить за здоровье прекрасной певицы, — сказал он.
"Темный дуб… ах, ведь под дубом меня и контузило тогда. Никому об этом не говорил, даже Варе… Впрочем, нет, Должанскому сказал. Как-то случайно вышло, слово за слово… Думал потом, что разболтает, редакция, все общаются… Но он никому не сказал. Есть все-таки порядочные люди… Разболтал бы, моя откровенность дорого бы обошлась. Одно дело — бывший медик, хоть и из дворян, и совсем другое — врач в Добровольческой армии. Чертова пробка…"
— Дай мне, я открою, — неожиданно сказала Варя, видя, как он возится с бутылкой.
Ему стало неловко, но тут пробка поддалась, и вино полилось в бокалы. Пили за Варю, потом за ее голос, потом за успехи хозяина, потом за Опалина. Вообще гость произвел хорошее впечатление, потому что умел вести себя за столом и держал вилку в левой руке. А за стеной соседка Басаргиных, шмыгнув носом, сказала своему мужу:
— Вот гадюка… И разбередила же мне душу своим пением. Эх…
Но в ее тоне сквозила растерянность.
— Да она ж больше не поет, — ответил бесчувственный муж.
— Ничего ты не понимаешь, — ответила жена с досадой и, чтобы оставить за собой последнее слово, вышла. Как раз когда она проходила в коридоре мимо общего телефона, он зазвенел, и соседка сняла трубку:
— Алё!
Через минуту в дверь комнаты Басаргиных постучали.
— Товарищ угрозыск, — выпалила соседка, глядя на Опалина круглыми от изумления глазами, — тут это, того, звонят вам… Сказали — позвать вас к аппарату… Срочно!
Опалин посерьезнел, буркнул что-то вроде "Да, хорошо" и шагнул к выходу. С его исчезновением в комнате образовалась пустота. Кошка легла на свободное кресло, свернулась калачиком и задремала. Варя, поставив локти на стол и сцепив пальцы, рассеянно глядела перед собой.
— Варя… — шепнул Басаргин, легонько коснувшись ее руки.
— А?
— Как ты сегодня пела…
— Рояль немножко расстроен, — со вздохом отозвалась Варя после паузы. — Может, пригласить настройщика?
— У нас нет денег.