— Варя, он с оружием, что с ним может случиться?
— Вина не хватает, — пробормотала Варя, глядя на стол. — Сходи к управдомше, попроси у нее.
— Варя!
— Ты заметил, что с тех пор, как он тут появился, соседи стали как шелковые? — спросила Варя. — И все со мной здороваются… Сходи к ней за вином, я знаю, у нее есть.
Смирившись, Басаргин отправился в Каноссу[78], то есть он думал, что ему сейчас предстоит унижаться, выклянчивая лишнюю бутылочку у жены человека, которого он глубоко презирал. Но вышло совсем иначе: ему вручили аж две бутылки вина ("деньги отдадите потом"), объявили, что он прекрасно пишет ("я всегда читаю ваши очерки в газете") и пригласили заходить еще.
"А ведь Ваня всего лишь служит в угрозыске, — думал писатель, когда, нежно прижимая к себе бутылки, шел по коридору в свою комнату. — Будь он, к примеру, из ГПУ… ох, боюсь даже представить, как бы меня здесь зауважали…"
— Я принес вино, — сообщил он, входя в комнату и ставя на стол бутылки. — Ты где?
— Тут я, — донесся из-за ширм голос Вари. — Юбку подшиваю. Опять похудела, ну что ты будешь делать!
Тут, пожалуй, стоит сделать маленькое отступление и пояснить, что худоба считалась тогда признаком болезненности, как, впрочем, и излишний вес. Например, Кострицына свои выкройки для газеты рассчитывала на 48-й размер, который считался усредненным стандартом.
Когда Варя вышла из-за ширмы, Басаргин заметил, что она надела свою ярко-синюю юбку, которую обычно приберегала для более торжественных случаев, и надушилась. Флакон французских духов, купленный еще до всех революций, давно должен был разбиться, но благополучно пережил потрясения и стоял у Вари на столике, на самом видном месте, как напоминание о том, другом времени. Духов на дне оставалось немного, и жена писателя их берегла. Басаргин знал об этом, и его немного озадачила подобная расточительность.
— Варя, не вскружи ему голову, — сказал он то ли в шутку, то ли всерьез.
Варя обернулась и поглядела на мужа с неудовольствием.
— Ах, опять эти твои шуточки… — Она с досадой стала переставлять тарелки на столе. — Мне просто хочется показать ему, что есть другая жизнь. Он совершенно… — Она поискала слово, которое точнее всего описывало бы, что она чувствовала, и наконец нашла: — Неприкаянный. Это же ненормально — в его возрасте только и делать, что гоняться за бандитами.
— Ну, знаешь ли, он сам выбрал эту работу, — сказал Басаргин.
Он и сам не мог понять, почему его задевало, что Опалину вдруг стало уделяться столько внимания. "Уж не ревную ли я? До чего же глупо. Ей 35 лет, мог бы, кажется, не волноваться на этот счет. Болван!"
— Никто ничего не выбирает, — уже сердито ответила Варя. — Можно подумать, ты выбрал профессию репортера этой гнусной газетки. Или я — жизнь в этой комнате!
— Есть газеты и похуже. — Басаргин помрачнел, потому что не любил обсуждать свою работу. — О чем мы говорим? Ты же знаешь все мои обстоятельства. Не могу я врать, как Глебов, мне претит! Пробовал я писать роман, ты читала первые главы и сама мне сказала, что это никогда не напечатают. А сочинять, не надеясь даже, что тебя хоть кто-то прочтет, — это надо быть героем. Но я не герой. Роман бросил, написал комедию — тоже ничего не вышло… Теперь опять надо что-то придумать. И я придумаю! Только это не так легко, как кажется…
Опалин пришел в девятом часу, и Варя сразу же разглядела, что он чем-то удручен. Басаргин же ничего подобного не заметил. Его заинтересовало сообщение Ивана, что Кирпичникова убили бандиты, с которыми он каким-то образом был связан.
— Вы уже их арестовали?
— Нет.
— Почему? Они сбежали?
— Никуда они от нас не денутся, — усмехнулся Иван. — Сейчас надо понять, готовят ли они новое дело. Если да, то взять их с поличным.
— А почему так важно взять с поличным? — спросила Варя.
— Больше шансов, что их посадят надолго. А то они начнут изворачиваться, на происхождение ссылаться, выйдут по амнистии через несколько месяцев, и опять ищи их. С поличным все проще.
— Но ты считаешь, что раскрыл дело? — спросил Басаргин. — Мне просто надо будет в очерке написать…
— Да не я его раскрыл, а доктор, — отозвался Опалин. — Это он кольцо в желудке нашел. Я-то что? Можно сказать, ничего не сделал.
— Ну, нет, я не согласен! — воскликнул Басаргин, но тут выяснилось, что он забыл штопор и бутылки нечем открывать. Писатель отправился искать штопор и потому пропустил историческое, можно сказать, событие — безымянная кошка, подобранная на улице, покрутилась под столом, подошла к Опалину, потерлась о его ногу и проурчала: "Мя!"
Иван скосил на нее глаза, и кошка, решив, очевидно, что достаточно расщедрилась на ласку для большого двуногого существа, еще раз мяукнула и удрала под диван.
— Это поразительно… — пробормотала Варя, — вы — первый человек, к которому она подошла сама! И она мяукает… а мы-то думали, что она немая!