Сборник памяти

Но еще прежде я получила от него первый печатный дар – его отчет о Таганрогских чтениях 1962 года. Он упомянул в нем и свой доклад о «Попрыгунье», рассматриваемой на двух уровнях: на нижнем, т. е. на повествовательном, и на более высоком, т. е. композиционном и идейно-тематическом, с выводом: «Такой путь открывает возможности объективного и полного описания» («Филологические науки», 1963, № 1). Еще начинающий чеховист, он, таким образом, уже определил особый, неповторимый научный подход к творчеству писателя. И этим начал участие в общей работе над изданием произведений Чехова – вплоть до 1983 года, когда вышел последний том собрания сочинений.

С первого заседания нашей группы запомнилась манера А. П. – высказывать свои мысли спокойно, с мягкой улыбкой, оставшейся на всю жизнь, но при этом с уверенностью, с откровенным выражением своего критического отношения к взглядам собеседника, если был к этому повод. С подлинной интеллигентностью. Ученик В. В. Виноградова, он с самого начала своего появления в Институте поражал широтой филологических знаний.

В первый год работы чеховской группы мы договорились в день рождения Чехова встречаться по очереди у каждого из нас дома и назвали эти встречи «Антоновым днем». Первая из них состоялась на квартире Чудаковых. А. П. и Мариэтта Омаровна были очень гостеприимны. С особой гордостью хозяин дома показал нам тогда большую картотеку, где для каждого произведения Чехова, начиная с «Агафьи», было отведено свое место. Эта картотека переезжала потом вместе с семьей во все другие квартиры.

Остальные наши «Антоновы дни» не запомнились, кроме одного, – во вновь открывшемся незадолго до этого «Славянском базаре» на Никольской улице, где когда-то Немирович-Данченко со Станиславским договорились о создании Художественного театра.

На заседаниях чеховской группы нередко возникали споры по разным вопросам комментирования и текстологии, в частности, по поводу купюр в письмах Чехова идеологического характера и так называемых нецензурных слов, которые были сделаны в предыдущем 20-томном собрании сочинений и писем и которые академическое начальство требовало и теперь заменить многоточием в угловых скобках. Позицию Н. И. Гитович, считавшей, что печатать надо всё, и представившей редколлегии полный список купюр в письмах, поддержали тогда только А. П. Чудаков, Н. А. Роскина и Л. М. Долотова, обе, к сожалению, преждевременно ушедшие из жизни. Впрочем, подробного обсуждения купюр, предложенных Н. И. Гитович для восстановления, так и не было. Многое было восстановлено в рабочем порядке, но не всё. Приведу один пример такого восстановления – отрывок из письма к И. Л. Леонтьеву-Щеглову от 20 декабря 1888 года, отсутствовавший во всех прежних собраниях писем: «Отчего вы так не любите говорить о Соболевом переулке. Я люблю тех, кто там бывает, хотя сам бываю там так же редко, как и Вы. Не надо брезговать жизнью, какова бы она ни была». Поскольку специально купюры не обсуждались, мне, например, не были известны те из них, что Чудаков получил от Н. И. Гитович и много позже опубликовал в «Литературном обозрении», посвященном «эротической традиции в русской литературе» (1991, № 11. С. 54–56) под заглавием ««Неприличные слова» и облик классика. О купюрах в изданиях писем Чехова». Как видно из статьи, эти купюры были не просто остроумными, но и содержательными, а в некоторых случаях отражающими взгляды писателя, в том числе эстетические. По поводу исключения слов о Соболевом переулке, приведенных выше, А. П., в частности, иронически тогда писал: «Нужды нет, что в последнем случае писатель высказывает также свое творческое кредо».

Споры в чеховской группе возникали и по другим поводам. Никогда не забуду, как А. П. и Л. М. Долотова, самые квалифицированные участники нашей работы, помогли мне как комментатору при обсуждении первой фразы повести «Три года»: «Было еще темно, но кое-где в домах уже засветились огни и в конце улицы из-за казармы стала подниматься бледная луна». У некоторых критиков еще при жизни Чехова сложилось впечатление, что вместо слова «темно» здесь должно было стоять «светло». Но контекст повести все-таки не позволил сделать эту замену и, благодаря поддержке Чудакова и Долотовой, авторский текст был сохранен.