Сборник поэзии

Нас теснит. Разодрать, распороть

Этот плащ, столь удобный когда-то,

Задубелый от пота и злата!

Цвет и форму, движенье и звук

И нагое значенье глагола —

Не страшась, выпускаем из рук

На <...> идей <...>.

II

- Подметите торцы площадей

Этим веником из орхидей!

А Искусство, громадно и гибко,

Раскатайте по глади торцов!

А вверху, между башен дворцов,

Пусть повиснет гигантская зыбка.

Пусть посмотрит младенческий люд,

В созревании смутном качаясь,

Как Искусство ему отдают,

Всё как есть отдают — не печалясь!

Утоляющий жажду народ,

Раздувая юбчонки и клеши,

Пусть подсолнухом сверху плюет

И роняет на сцену галоши.

Я затем для него и простер

Исполинский двуцветный ковер:

Черный — рабство, а красный — свобода,

Черный ворон в багрянце восхода!

Черный ворон в багряной заре —

Как стремительное тире

Между тьмой и огнем, между нами

И вознесшими нас временами!

Жрец, главарь, устроитель утех,

Прежде замкнутый столь безысходно, —

Ты свободен! Искусство для всех —

Всенародностью самой свободно!

Ты пророком назначил себя.

Воплощайся плакатно, площадно —

Так История, сцену любя,

Воплощалась при всех беспощадно!

...Черный ворон в багряной заре...

Черный Ворон? За мной? Во дворе?

Но зачем эти ружья? На что же

Эти отроки в глянцевой коже?!

Что ты, воин, за локоть берешь

И дыханием кислокапустным

Так реально меня обдаешь?..

Или жизнь перепутал с Искусством?..

III

- Дима? С дамой? Приветствую вас.

Ничего, что на кухне?.. Сейчас

Чай заварим, крепчайший на свете,

Пошмонаем водяры в буфете...

Сковородник опять, прохиндей,

Завалился за полку, похоже.

Что вы, милый, каких орхидей

Не хватает мне? Вспомнили, тоже!

Да, водились такие цветы —

Семь целковых гони, и порядок...

На какие пускались финты!

Трата денег, и форс, и упадок.

Попрошу к баклажанной икре

Быть внимательней. Сыру хотите?

Черный ворон в багряной заре?

Вы о чем? Не припомню, простите.

Вот вам байка. Зеркальный трельяж

Получила красотка-мотовка.

Прилагалась к нему сторублёвка

И подробный при ней инструктаж:

"Вся твоя сторублёвка, сердечко,

Как захочется, так и потрать.

Только красного с черным не брать

И о белом — молчок, ни словечка!

И твой вид никого, никогда

Не шокирует, не потревожит.

Только чур — вместо "нет", вместо "да"

Говори "не совсем" и "быть может".

Подчинилась красотка иль нет —

Дело девичье. Дамское. Вдовье.

Соблюдающий это условье,

Не живя, проживает сто лет.

А закат ли Искусства, расцвет —

Размышляйте потом на здоровье.

Ну и хватит, товарищи, — ша!

Всё потом разузнаете сами.

Да и полно о скучном при даме, —

Черт возьми, как она хороша!

В черных кудрях, как в черном пере,

В алом свитере — цените, Дима?

...Черный ворон в багряной заре,

Исчезающий невозвратимо.

1986

An exercize

                                        М.А. Шерешевской

                                Ах, зачем я лучшие годы

                                На чужие отдал слова?

                                                       (А. Тарковский)

Скворчит аллитерациями, хрусткий,

Скребущийся, как мышь под Рождество,

Язык английский, подчиняя русский,

Но подтверждая звукопись его.

Английские плавник, весло и ласты,

И хлябь, и шлюп, и платина волны...

Заглоты слов медлительны и властны

В левиафаньем хайле глубины.

Сверчка, скорлупку, скрытность, кукурузу,

Русалкин плёс и гладь холодных вод

Я сортирую, направляя Музу

На лузганье кормежки — перевод.

Что нам пить-есть во времена тугие,

Ответчицам за строй и за настрой?

Да English приручить, чтоб хоть такие

Стихи наружу вырвались порой.

Томление ли творческой природы

Иль заработка нищенская стать?..

Ах, семечки калёны, переводы!

Язык саднит, а всё-то не отстать!

1993

Чтение стихов

Усажен за столик отдельный,

Мой сверстник, приятель, поэт

Читал с неохотой предельной

На долгие просьбы в ответ.

Звучала отмашка, уступка

Во всем. И светилась над ним

Стенная шипящая трубка,

Пульсируя светом дневным.

С прекрасной усталой свободой,

Осмысленно, не наугад,

Он вел свою душу погодой,

Вселял ее в город и в сад.

Полуночным ветром свистело,

И дрогло, и маялось всласть

Всё то, что сказать я хотела,

Могла бы, да не собралась.

Я слушала, — или, пожалуй,

Глядела, как рядом сидит

Один начинающий малый,

Алкатель, птенец-ненасыт.

Его торопливая шея

Тихонько тянулась к столу,

И, жаждою славы алея,

Всходило пятно на скулу.

1968

Памяти Анны Ахматовой

I

Единственный свой праздник

Не празднует она.

Стоят в обличьях разных

У гроба времена —

Одеты и обуты,

Стоят они над ней,

Сжимая атрибуты

Своих великих дней.

Один, подняв рукою

Две розы и стакан,

Коряво сжал другою

Две воблы и наган.

Другой — спортсмен безликий,

Телесный аппарат

С готовностью великой

На бой и на парад.

А третий — корку хлеба

Смакует, гастроном,

Пока затишье неба

Сочится в метроном.

Четвертый прошлым бредит,

Вселенский эрудит,

И важно слезы цедит,

И на себя глядит...

И молят о прощенье

У гроба времена.

Ну что же! Отпущенье

Дала бы им она —

Но их она невправе

Простить по доброте

В своей невольной славе,

В печатной немоте.

II

Отпевали в тот день поэтессу.

Неслучайно киношников, прессу,

Стукачей допустил сюда Бог...

Мы стояли в церковном приделе

И себя сознавали при деле —

На сквозном перекрестке эпох.

Хор твердил в это время сурово

"Упокой" через каждое слово,

Будто мертвого тела покой

Ненадежный еще, не такой...

Рядом древняя ныла старуха —

Дребезжала противно для слуха

Обо всех мертвецах на земле,

Как тоскливая муха в стекле,

И привычные слезы сочила,