Сборник поэзии

На пальцы течет стеарин

И греют ожоги меня.

Покойный учитель мой Глеб

Ворчит: "Развлеченье нашла!

Что зрелище дуре, что хлеб —

Всё чохом гребет со стола!"

И правда, на что мне свеча?

Не верю ни в Бога, ни в рай.

Кто крохи мне сыплет, шепча:

"Хоть это лови да сбирай!"?

Зачем дожидаться-то мне,

Иззябнув над лодочкой рук,

Как черные ризы в окне

Багряными сменятся вдруг?

Как ровный березовый ствол

На фоне окна золотом,

Доселе шлагбаумно-гол,

Младенческим брызнет листом?

Как настежь откроется храм,

И колокол грянет — помочь

Всему, что свершилося там,

Расплавленно вылиться в ночь?

Как выйдет ликующий ход

С хоругвями и со крестом,

И храм обогнет, и споет

На чуждом наречье густом?

Как стражников бодрый ручей

Разделит нас на две стены,

Служа безопасности... чьей?

Для той иль другой стороны?

Как, руки раскинув, мильтон

Теснить нас начнет в суете

На выход, "в сторонку, в сторон..."

К ночной городской темноте?..

И прав будет этот амбал,

Заданье исполнив свое:

Кто смертию жизнь не попрал,

Спешит ограничить ее.

1988

Сказ о Саблукове

Укрепил свой замок Павел.

Втиснул в камень свой альков.

Караул вокруг расставил

Царедворец Саблуков.

В гневе царь ссылал придворных,

Но, в делах раскаясь вздорных,

Возвращал — и лобызал

На паркетах аванц-зал.

Впрочем, ничего такого

Не изведал Саблуков.

Нрав брезглив у Саблукова,

Честь — крепка и ум — толков.

Он о заговоре ведал,

И царя врагам не предал,

Но не выдал Саблуков

И царю бунтовщиков.

Те монарху намекнули:

"Ненадежен Саблуков!"

И, сменясь на карауле,

Царедворец был таков!

Той же ночью Павла душат,

Заушают, на пол рушат, —

Но к злодействам сих волков

Непричастен Саблуков!

Вот убийцы-супостаты

Ждут земель и мужиков...

К ожиданью щедрой платы

Непричастен Саблуков!

Вот неспешно, по секрету

Александр убрал со свету

Всех губителей отца

И дарителей венца...

Саблуков же — в новой сфере:

Он — английский дворянин.

У него супруга Мери,

Дом, лужайка и камин.

Пламя пляшет, Мери вяжет.

Никогда ей муж не скажет

О расейской маяте

И злодейской клевете.

Но вдали, на пестрой карте —

Блеск оружья, а не спиц.

Разъярился Бонапарте,

Заварился Австерлиц.

Саблуков, хоть был в отставке,

Объявился в русской ставке,

Удаль выказал он здесь

И посбил с французов спесь.

Царь и знать герою рады.

Но, с прищелком каблуков,

Не приняв отнюдь награды,

Отбыл в Лондон Саблуков.

Пламя пляшет, Мери вяжет.

Детям папенька не скажет

Ни словца про Австерлиц

И про ласку высших лиц.

Годы мчатся. Бонапарте

На Россию прет в азарте.

Напряженно взведено,

Боя ждет Бородино.

По привычке, по отваге ль

Сквайр английский Саблукофф

Заявился в русский лагерь —

В строй кутузовских полков.

Тут врагов он покалечил,

Русским силам обеспечил

Несомненный перевес —

Ибо в схватку так и лез.

Говорит ему Кутузов

Простодушно, без прикрас:

"Ты, французов отмутузив,

Будь полковником у нас!"

Хоть почтительно и внемлет

Полководцу Саблуков, —

Назначенья не приемлет:

Отдал честь — и был таков!

Пламя пляшет, Мери вяжет.

Муж о битве ей не скажет,

Детям тоже не дано

Ведать про Бородино.

Лет прошло почти что двести.

Вот Российская страна

Без отваги и без чести,

Без войны побеждена.

Ей призвать бы Саблукова

Ради случая такого,

Но давно уж Саблуков

Отбыл к Богу, — был таков...

Пламя пляшет, Мери вяжет.

Бог всё видит — да не скажет.

1992

Белый табун

или

Новый сказ об Иване и Коньке-Горбунке

В гиблую Потьму — а может, в Майами,

К жухлым болотам, — к лазури лагун,

Бог наш, богатый — отплатой, конями, —

Выслал для нас белоснежный табун.

Золотокованы, золотогривы,

Золотохвостно хлестнув по бокам,

Переступив, как балетные дивы,

Двинулись кони к своим седокам.

В джинсы заправить разболтанный свитер,

Прянуть в седло — наяву, не во сне, —

Въехать, ликуя, в Москву или в Питер

На белопенном, жемчужном коне!

...Смотрит Иван, как торопко и рьяно

Скачут братаны... В усердьи таком

Мешкать ли им из-за дурня-Ивана

Вместе с уродцем его, Горбунком?

А Горбунок, низкорослый, как в сказке,

Разве что белый — уже не черён —

Молвит, скосив через челочку глазки:

"Сядь — и помчимся вдогон, вперегон!

Горы мелькнут, прорябит краснолесье

И океан ускользнет из-под ног!

Раньше их, Ваня, мы будем на месте,

Или уж я не Конек-Горбунок!

Мы их обставим — уже запыленных

И запаленных, и потных, и злых,

Снежнопородных и громко-хвалёных,

Их, специальных лошадок въездных!

Ваня, садись! Обещаю победу —

Въезд во главе! Торжествующий скок!.."

Ну, а дурак наотрез: — Не поеду

И не позарюсь на братний кусок!

Братьям — почет! Их стращали расстрелом,

Высылкой, ссылкой, лишением прав...

Каждый да въедет победно — на белом,

Всё на пути разметав-притоптав!

Я ни к чему на державном развале!

(Был и в державе я не ко двору.)

Пусть проваландались мы, прозевали —

Долю, Конек, не беру на пиру!

Новое пусть возникает сказанье,

Как потерялись мы где-то вдали,

И, не вступя с табуном в состязанье,

Этим и славу себе обрели!..

...Смотрят Иван и Конек терпеливый,

Как, удаляясь в пылищу и зной,

Белый табун превращается в сивый...

Серый... Каурый... Совсем вороной...

1995

Вознесение

                     У Бога обителей много.

                                        Пословица

После причастья, утром воскресенья,

Под новенькой иконой Вознесенья,

Одна старушка молвила: "Гляди!

Вознесся-то — живой! А уж здоровый!

Без ни одной царапинки, как новый!

А мышцы— то какие на груди!