Сборник поэзии

Точь-в-точь как налинован по линейке!..

Будь милостив, Спаситель, мне, злодейке —

Грешу после причастья! Пощади!"

Всё это было шепотом скудельным

С каким-то смаком сказано постельным,

С отчаяньем завистливым, смертельным,

Что вот, не вознесутся с ней живьём

Платок ее веснушчатый, курячий,

И локоток толкучий и горячий,

Мышиный взор, приметливо-незрячий,

Кошелка с макаронным хворостьём.

Соседка ей в ответ: "Коли спасемся,

И мы во всей природе вознесемся,

Со всем, над чем радеем и трясемся,

Что наш, а значит Божий, интерес.

Присядем там, где пенье без умолку

Средь тюля и голубенького шелку...

А ты задрай на молнию кошелку,

Чтоб не посеять макаронный лес!"

Я, слушая, подумала: — Вот то-то!

Конечно, это разума дремота,

Язычества беспамятного нота!

Но коль не так — где точка-то отсчета?

Как безо рта блаженство-то снедать?

...Впусти же нас, Господь, со всей одеждой,

Со всей заботой, мелочной и здешней,

Со всей сварливой бестолочью нежной...

А нашу зависть посчитай надеждой:

Хоть зависть — грех, надежда — Благодать.

1988

Перед собой

Как легко ошибается пристальный взор!

Из окна электрички, далечко —

То ль седой от дождей, серебристый забор,

То ль от ветра ребристая речка.

Ошибается слух: разбирай, узнавай,

Что звучит ему ночью, бедняге, —

То ли близкий комар, то ли дальний трамвай,

То ли нервы заныли в напряге...

Ошибается ум: друг тяжел и угрюм,

Враг приветлив, душевней родного...

То ли вздох парусов, то ли каторжный трюм,

То ли шаткая палуба Слова.

Ошибаются разум, и зренье, и слух,

Устремляясь наружу, вовне,

А внутри безошибочно щелкает дух,

Начисляющий должное мне.

1988

3

А поэтом была и Нонна - с еврейским отчеством - Cлепакова. Я ее в глаза не видел, и поэтому держал - за русскую. Как и мужа ее, Мочалова. Но сначала она была замужем за Моревым. И писала ему //:

Кого люблю я более, чем Сашку?

Кому отдам я всё, как не ему?

Отдам бюстгальтер, лучшую рубашку,

У Элки даже денег я займу.

Уйдет он в Новгород, пропоица несчастный,

Бюстгальтер и рубашку там пропьёт,

Кисть вытрет о штаны, что в краске красной,

А деньги на любовниц изведёт.

И знал я эти стихи еще в 60-м, судил же по:

За синею, синею речкой,

Где ясно привольным закатам,

Медведь раздобыл человечка,

В подарок своим медвежатам... -

покладенному на музыку Клячкиным, поскольку и подсунуто было - мною. А вот образ "Кисть вытрет о штаны, что в краске красной" - отскочил, проскочил мимо.

И если бы не Лозинская...

Сексуальная подруга Слепаковой, соучастница многих и многих приключений - уже здесь она проела мне всю плешь ПОЭТОМ Слепаковой.

Нонна была пышной еврейкой, в драгоценностях, для хлеба и оных - писала всякую муть, для души же и друзей - зело отличное:

Ы-буква - слов не начинает,

"Ы!" - блядь кричит, когда кончает.

                    /совместно с Мишей Германом/

Вполне на уровне лучших строк "Кадетской азбуки". И даже - выше.

А:

Подарил мне милый платье

Цвета модного "бордо".

А я голая в кровати,

В ожидании Годо.

                /от Киры Сапгир или Иры Нагишкиной,

                  тоже легендарные дамы!/

И она ли это писала, или - но уж она точно:

Однажды я, Нанока,

Венцом прикрыла грех,

Решив, что слишком много

Одной меня на всех.

И все тетради у меня исписаны Слепаковой, цитируемой мне по телефону Лозинской. Частушка:

Из-за леса, из-за гор -

Показал мужик топор.

Он не просто показал -

Он на палку привязал!

А песня, про Надежду Полякову и инженера-путейца:

... Он ей говорил до утра:

"Какие у Вас локоточки,

Какой у Вас пламенный стан!

С фуражки моей молоточки

За Ваш поцелуй я отдам!"

... Вчера Полякова Надежда

Прыгнула с Тучкова моста,

Ее голубая одежда -

Осталась на ветках моста.

Надо понимать, уже народная. Лозинская же сообщила, что автор текста "По аллеям центрального парка / С пионером гуляла вдова..." - СЕРЕЖА ВОЛЬФ. Ничего себе!

Но так обидно, что Нонну Слепакову я не знал. А она была и любовницей Охапкина...

Да, были лэди в наше время...

Утешения молодой Анне

                                                Она пришла с мороза...

                                                                  А. Блок

Ты с мороза пришла; ты плачешь, и плач твой кроток.

Бултыхнувшись в булочной, талая вся эпоха

Просочилась к тебе на полиамид колготок

Через кожзаменитель и замшечку "скородоха".

Ты звонить мне пыталась, но в каждой попутной будке

Не хватало не только дверных и настенных стекол,

Но удавкой висел там кольчатый шнур без трубки,

Вероятней всего, исправный, то есть под током.

Анна, в пыльной прихожей встав пред моей берлогой,

Не выжмуривай слёзками свет моей лампы тусклой

В ореол поэтической скорби — златой, убогой,

Рыбижирной той самой, воспетой и петербургской.

Оботри лицо, не рыдай мне, что всё обрыдло.

Призови красоту свою, молодость и удачу.

Анна, Анна, уймись, — потом тебе будет стыдно!

Анна, Анна, молчи, не плачь, или я заплачу!

А о чем бы мне плакать? О том, что мне плакать поздно,

Что не сняться с прикола, хоть больше и нет прикола,

Что не холодно-голодно было мне — зябко, постно,

Что не честно, не подло жила я, а как-то поло...

Что тебя утешаю — такие дела настали!

Что во младости гимн оглушил меня, примус выжег,

И что Маугли все ж уйдет к Человечьей Стае,

И ослепший учитель-медведь ему ноги лижет.

1989

Тридцатые годы

Где в майках багряных и синих

Над веслами гнутся тела,

Где остроугольных косынок

Стрижиные вьются крыла,