Сборник поэзии

Среди пробужденной натуры,

Наряженной в гипс и кумач,

В серебряных парках культуры

Звучит мой ребяческий плач.

Как смела я хлюпать противно

В том парке тридцатых годов,

Где всё безупречно спортивно,

Где каждый предельно готов,

Где все, как гребцы на восьмерке, —

Единый разгиб и наклон!

Но в общем воскресном восторге

Я плачу — мне видится сон.

Мне слышится в парках умытых

Сквозь толщу непрожитых лет —

Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох,

И вдоха уж более нет...

Мне видятся, люди с восьмерки,

Превратности вашей судьбы.

О майки! Потом — гимнастерки

Иль ватников черные створки...

О лодки! А после — гробы.

В расплату за ваше единство

Пустынею водной смурной

Далёко — до лунного диска —

Грести мне придется одной.

Не ждет меня радость причала

С теплынью досок на воде...

Гребу. Это только начало,

А вас уже нету нигде!

Какой непонятной уловкой

Ваш праздник запомнила я?

Всосала ли я с газировкой,

Считала ли я с букваря?

Есть оттиск в глазах человека,

Хоть в памяти, вроде, провал...

А может, мне это Дейнека

Ликующе зарисовал?

И в блеске хорошей погоды,

Отпущенной щедрой рукой,

Маячат тридцатые годы

Высоко над синей рекой.

1967

Две феи

                                    Т.Г.

Усядемся, две пожилые феи,

На кухоньке за кофием с тобой.

Куда ни глянь — волшебные трофеи:

Кофейник белый, пластик голубой,

Доска декоративная для хлеба,

Да на руке — колечко с янтарем,

Да тучи новостроечного неба

Над этим заселенным пустырем.

Какое-никакое положенье

Достигнуто, и нас в расчет берут.

Начислены уют и уваженье

За чародейский юношеский труд.

И новости мы лузгаем приятно,

А чудеса — не тема для бесед,

И крылья в плечи убраны опрятно.

Мы попросту сутулимся. Их нет.

Но вот уж ты глядишь нетерпеливо.

И вот уж я прощаюсь поскорей.

Со вздохом облегчения, учтиво

Меня ты провожаешь до дверей.

Ночной пустырь у твоего порога.

Прохожих нет. Пожалуй, я рискну —

Взлечу невысоко, совсем немного,

В твое окошко тайно загляну.

Уж нету умудренного бессилья

В твоих чертах. Всё шире и смелей

Затекшие ты распускаешь крылья

В шестиметровой кухоньке своей.

1983

Портрет у печки

Вдумчивый, велеречивый,

Ловкий, легкий на слова, —

Вижу, тоненькой лучиной

Поджигает он дрова,

И сидит он целый вечер

Перед жаром дровяным,

Весь расплавленно просвечен

Фотосветом кровяным.

Горячо сквозят ладони,

Сочленения, узлы.

В этой плоти, в этом доме

Осиянны все углы.

Лишь в одной центральной точке —

Охлаждающая тьма.

Там — гордыня одиночки,

Своеволие ума.

Никаким печным рентгеном

Не просветишь эту тьму.

...Отчуждением мгновенным

Проникаюсь я к нему.

Освещенная багрово,

Я гляжу из уголка,

И, удерживая слово,

На устах лежит рука.

1968

Баллада подмены

Я сверстницу в дочки взяла.

Подругу, — вернее, подружку.

В свои посвятила дела,

С собой повела на пирушку.

В ней было на танцы, на клуб

Красы: я брала не уродку.

Я ей сочинила для губ

Усмешку, для платья — походку.

В ней было ума на пятак:

Брала я не круглую дуру.

И я показала ей, как

Сыграть покрупнее купюру.

И вот что в ней было свое:

Осознанно, цепко вбирала,

Терпела, пока я ее

Шпыняла и дрессировала.

В ней гений дремал, может быть,

Подмены, притворства, эрзаца.

И я, не умевшая жить,

Ее научила казаться.

Все были довольны вполне

Прекрасной подделкой моею,

И всё, недоступное мне,

Открылось легко перед нею.

Она приходила раз в год

Ко мне, чтобы тихо гордиться,

И жадно смотрела мне в рот:

Вдруг что-то еще пригодится?

1983

Сохранение тепла

От бесхитростной радости всякой

Получая блаженный урок —

Двигай стулом, предчувственно крякай,

Загарпунивай вилкой грибок.

Пусть несет тебя гибкий и сжатый,

Прорезиненный ветер метро

К этой водочной корочке жадной,

К этой огненной стопке в нутро.

Только это — уютно и прочно:

Ни любви, ни сумы, ни тюрьмы,

Ни души, что горюет полночно

На пустынном простреле зимы.

Согревайся, мой друг, забывайся,

Охраняя свое существо,

Поплотней в уголок забивайся,

Не впускай ни меня, никого.

Не впускай — напущу тебе стужи!

Оставайся в тепле и внутри.

И на то, как живу я снаружи,

Высоко-далеко посмотри.

1967

Жеребенок

                                    Сергею Аплонову

Мальчик мой, нет, не мой, а всеобщий и вовсе чужой,

Жеребенок джинсовый, отродье всего поколенья,

Ты не тронут кнутом, понуканьем, оглоблей, вожжой,

Ни подковой еще, ни гвоздем золотого каленья.

Объясни, стригунок, почему от ребяческих ласк,

Отиранья средь нас, от поддакиванья, созерцанья

Оказался так близок полет над землею в распласт,

Иноходный уход, одинокий поскок отрицанья?

Ты не мал и не глуп, на бегу ты способен понять,

Над травою паря и сшибая цветы Иван-чая,

Что да что мы спасли, что на что нам пришлось променять

В том стоячем тумане, где жили, тебя обучая.

Мы покуда вокруг — но смотреть ты не хочешь вокруг:

Скорость — тоже туман: в нем знакомые пастбища тонут,

И речушка мутна, и порядком повытоптан луг,

И денник устарел, и овес радиацией тронут.

Ноги ставя кой-как, изможденные свесив умы,

Твой усталый табун без тебя допасется в распряге.

Жми — неважно, куда! Важно, что не заметили мы,

Как ты птицею стал, позабыв, что рожден от коняги.

1986

Е.С.

Был у меня приятель, мелкий бес,

До дьявола изрядно недоделан.

Благодарю, что был он и исчез,

Мой собственный, мой худосочный демон.

Циничен был, хоть в общем-то и чист.

Трагичен был, хотя благополучен.

Настроен рот на одинокий свист