Сборник работ. Девяностые

Он (один!) вытащил областной театр из долговой ямы.

Николай Алексеевич Вертелецкий, магаданский таксист:

— Он у меня в машине пел — не поверите? Сел спрашивает, давно ли я в Магадане. Ну я ответил. «О-о,— говорит.— это уже хороший срок. И я давно». Тут только я узнал его и дал понять, что знаю. Он улыбнулся: «Я раньше знаете как пел! Но не здесь, не здесь…» С таким-то голосом, говорю, что же не петь!.. И тут он запел! Вот здесь, где вы сидите, мы кинотеатр «Горняк» как раз проезжали. О-о!.. Голос чистый, мощный, я думал — машину разорвет.

Мне рассказали, как в одном из городов, где выступал Козин, гастролировал прославленный московский театр, чуть не сплошь состоящий из народных артистов. В Москву, в Министерство культуры от театра полетела телеграмма: рядом с нами выступает Козин, отбивает всю публику.

Вероятно, это — легенда, но из тех, которые очень похожи на правду.

Но в печати, на радио, телевидении имя певца по-прежнему не упоминали. Как будто то, что не названо,— не существует. Нет ничего более дремуче непроходимого, более прочного, чем нелегальный полузапрет. Не у кого спросить: почему?

Анатолий Поликарпович Бабушкин, начальник цеха радиовещания и звукозаписи областного радио и телевидения:

— Вадим Алексеевич пел, и я старался всюду его записывать. Но меня заставили все записи размагнитить. Был тут у нас один дурак… Такие записи уничтожили!.. Елки с палки ну? Слов нет. Знаете, сколько старик дал Магадану, краю! Он столько хороших песен написал о Магадане. Но главное — это запас культуры, это бескорыстие в работе! Ведь знаменитости к нам как относятся — провинция: три ставки заплатите, приеду. И обязательно чтобы за репетиции платили. Приехал к нам недавно знаменитый бас, тоже романсы исполняет, собой любуется. Музыкальный редактор — молоденькая, только-только училище закончила — приходит ко мне: «Может, вы примете запись?» Я говорю: «Нет, сами, без меня». Я что — технарь. Но, правда,— опыт десятки лет здесь до нее все записи принимал. Вышел я перекурить, и тут в коридоре — наши знатные гости. Аккомпаниатор спрашивает у баса: «Как думаешь, долго тут провозимся?» «Да не-ет,— отвечает,— тяп-ляп и все. Ты же видел, какой музыкальный редактор». Ах ты, елки с палки, думаю. Так обидно стало. Вошел в аппаратную, говорю: «Я сам принимать буду». И я их три часа гонял. А старика — жаль. Вы видели, как он живет?

* * *

Мы сидим в его квартире. Четвертый этаж, без лифта. Маленькая, темная квартирка петербургского старьевщика. Все пылится, ветшает, рассыпается. Порядок здесь навести невозможно: пианино занимает, чуть не полкомнаты. Над пианино — большой тяжелый микрофон еще военных времен, который присоединен к такому же старому магнитофону. Лежат на полке и две американские пластинки с его песнями, старику прислали их года три назад, но он еще не слушал их: нет проигрывателя. А магнитофонные записи, все, что напел он за свою жизнь и что удалось сохранить, все то невосполнимое, чему завтра не будет цены, все это лежит у него на кухне (в комнате не уместилось) — преет, рассыхается, умирает.

Старика, доброго, как ребенок, и доверчивого, часто обирали. Давно исчезла знаменитая бриллиантовая звезда, серебро и мельхиор столового набора сменил алюминий, и от старой петербургской библиотеки уже немного осталось. У него украли было даже старый магнитофон, но потом отыскался. Ценности он, собственно, не представлял, просто певец начал набирать силу, и местные завистники терзали его.