Сборник работ. Девяностые

Гипнотическая власть певца заключалась и в необыкновенном по тембру голосе, и в самом стиле исполнения, сохранявшем верность старой песенной культуре. Наследственный голос — кровное наследство — он соединил с наследством духовным. Он взял себе администратором Басманова-Волынского, старого аристократа, работавшего с Вяльцевой. В конце тридцатых годов он разыскал гитариста, аккомпанировавшего еще Варе Паниной, попросил записаться с ним в паре на пластинку. Старик, обнаружив, что в студии нет большой акустической трубы времен его молодости, расстроился и записываться на современной аппаратуре отказался. С трудом уговорили на единственный романс — «Жалобно стонет ветер осенний»…

Они сотворили маленький шедевр: после романса без паузы полилась «Цыганская венгерка»: так исполнялось при Варе Паниной. Те, кто записывал романс, пережили небесные минуты.

…Мы сидим друг против друга, я пытаюсь уловить в глухом голосе старика прежние звуки его песенного серебра. Совместить молодой голос с нынешним обликом никак не удается.

* * *

Аккомпаниаторами Козина всегда были пианисты — вначале Аркадий Покрасс, Михаил Воловац, а затем, надолго, Давид Ашкенази, игравший прежде в провинции, в ресторанном оркестре (он пришел к певцу в гостиницу, попросил его прослушать, и, несмотря на ресторанную громкость исполнения, Козин взялся с ним работать). На сцену они стремительно выходили с противоположных сторон, и без объявления номера Ашкенази брал первые аккорды.

Вспоминает Лидия Васильевна Паникаровская, тоже москвичка:

— Я, пятнадцатилетняя девчонка, экономила деньги на школьных завтраках. 15 дней не позавтракаю — билет на Козина. Останавливался он в лучших московских гостиницах, а шил ему лучший московский мастер, Смирнов, кажется. Из гостиницы выходит — концертные брюки через руку несет, чтобы не помять. На сцену выходит — вся сцена сразу освещается, и на пиджаке — бриллиантовая звезда! Элегантный, ни одного лишнего движения. Никогда со зрителем не заигрывал. О, как же мы все были влюблены в него! Но подойти к нему — что вы, мы же слушали его, как Бога. Из гостиницы выходит его администратор, спрашивает: не видели Вадима Алексеевича? Мы говорили: он в магазин пошел, напротив. А в магазине уже нет его, там отвечают: туда-то пошел. Все всё знали, но — была дистанция. Однажды только, знаете… Мы с подругой поехали на его концерт в Орехово-Зуево. А посла концерта — ливень, стоим у выхода, и администратор нас узнал, что-то сказал Вадиму Алексеевичу, он спросил: «Сколько же вам лет?» Мы соврали: «Восемнадцать». Он улыбнулся: «Садитесь в мою машину». Мы думали, он до вокзала подбросит, а он до Москвы довез. Больше я его никогда не видела. Началась война и я на продовольственную карточку вместо сахара попросила конфет, кажется, «Мишка» и, кажется, дали шесть штук. И я сказала маме: сейчас артистам тоже голодно, давай пошлем конфеты Козину. Потом вдруг получаю письмо из Горького… от Вадима Алексеевича. С гастролей. И благодарит, и ругает. А в конце: сидим с артистами в гостинице, смотрим на твои конфеты и думаем что ты — уже взрослая… И скоро я на фронт ушла, госпитальной сестрой.

Людмила Стоянова, пианистка Мосэстрады:

— 22 июня мы, несколько артистов, слушали Молотова. Вадим Алексеевич тогда же сразу сказал: все, надо срочно создавать фронтовые бригады.