Сборник работ. Девяностые

А может, правда, пусть главные ораторы в краях станут первыми публицистами, соответственно первым публицистом в России станет первый секретарь ЦК партии, а в Приволжско-Уральском военном округе — командующий? Может, отпадет надобность публиковаться на стенах домов, где живут журналисты?

По идее, и милиция, и прокуратура должны бы сказать журналисту спасибо.

По высшему счету и армия должна бы благодарить прессу.

Нет, пусть лучше томятся невиновные, орудуют банды Коса, и в армии пусть останется все, как есть. Только бы об этом никто не знал. Помирать будем, а болезнь скроем, вместо серьезной операции — румяна на лицо.

* * *

В деревне Столпище Могилевской области женщины обнаружили на свекольном поле снаряд. Это случилось 12 октября 1984 года. Тракторист погрузил снаряд в кузов, на буряки, и повез в деревню. У магазина встретил инженера по технике безопасности Лагойко.

Л. Лагойко: «Я на велосипеде поехал в контору колхоза и позвонил в Кировский РОВД. Телефонограмму принял Петрашкевич. Он ответил, что сейчас выедут. Я вернулся к снаряду и стал ждать».

(Из уголовного дела, прекращенного гражданской прокуратурой).

А. Петрашкевич, сержант милиции: «Я позвонил в военкомат прапорщику Каранькову. Он сказал, чтобы я поехал и сам разобрался. Я ответил, что я не сапер».

(Из уголовного дела).

От райцентра до деревни езды пятнадцать минут.

Час простоял инженер, два часа. Мимо проходили колхозники, он попросил их еще раз позвонить Петрашкевичу.

А. Петрашкевич: «Я ответил, что сообщено в военкомат. После этого я опять позвонил и спросил прапорщика Каранькова, вызвал ли он саперов. Он ответил, что сообщит в воинскую часть».

(Из уголовного дела).

Когда стемнело, Лагойко понял: никто не придет. На попутке отвез снаряд к правлению колхоза и бросил у порога в цветочную клумбу. Наутро объявил членам правления:

— Мужики, кто в район поедет — прихватите.

Военные обязаны обезвредить снаряд в течение трех суток.

В тот день, 12 октября, была пятница, в военкомате никакого сообщения саперам писать не стали.

Минули суббота, воскресенье. Только в понедельник военкомат составил для воинской части сообщение о снаряде. Но в этот день не оказалось машинистки, некому было отпечатать.

Во вторник, 16 октября, отпечатали, но некому было подписать: все офицеры уехали на занятия.

В среду, 17 октября, и. о. райвоенкома А. Навроцкий (военком был в отпуске) заявку на разминирование наконец подписал, и она была отправлена в воинскую часть. Одновременно было написано письмо обратно в милицию с распоряжением срочно выставить возле снаряда оцепление. От военкомата до милиции — метров четыреста, ходьбы — около пяти минут. Военкомат отправил письмо почтой. Оно пришло в милицию через пять дней — 22 октября. Начальник милиции переправил письмо участковому с резолюцией: для исполнения. Секретарь положила распоряжение в папку на имя участкового, там бумага и забылась, поскольку участковый оказался в отпуске.

В воинскую часть депеша из военкомата пришла пораньше, чем в милицию,— 19-го. Но 19-е опять оказалось пятницей, опять был конец недели, заявку не зарегистрировали, командиру части не показали, бумага затерялась…

До исполнителей — до саперов бумага так и не дошла.

* * *

Хочу спросить в паузе, пока не пролилась еще ничья кровь, пока еще дети живы и матери счастливы: надо ли было об этом писать, надо ли обнародовать? Разве не беда наша и по сей день — халатность, волокита, бюрократизм. Посмотрите, и инженер по технике безопасности, и милиция, и военкомат инструкцию выполнили. Но по форме, не по существу. Все указывали — и не проверяли, отдавали распоряжения — и забывали, все что-то начинали — к никто не закончил.

Директива была превыше исполнения.

Так и живем до сих пор, семьдесят три года,— по директивам и инструкциям. Искусственно живем. Весь мир работает, одни мы соревнуемся; весь мир живет, общается, одни мы обмениваемся мнениями.

Такая была и журналистика. Туда-то поехать, о том-то рабочем написать, он передовой. И всех это устраивало — и военных, и прокуроров, и милицию. Да и рабочие не роптали. И теперь, и сейчас, когда я вижу на телеэкране беседу какого-нибудь высокого гостя с рабочим в цехе, мне все хочется подсказать: не с ним, не с этим надо говорить, который впереди подставлен, а во-он там, в дальнем углу, замасленный, чумазый, он не меньше знает, а главное — он, может быть, правду скажет, то, что сам думает.

Но я отвлекся.

Где-то в начале двадцатых чисел октября ударили заморозки, трава пожухла, клумба оголилась, и снаряд стал хорошо виден.

26-го — и опять была пятница, опять конец недели — возвращались из школы дети. Сережа Лютаревич, Валерий Акушевич и Игорь Кульмач. Семилетний, восьмилетний, девятилетний. Время обеденное — половина второго, в правлении было пусто. Дети подняли снаряд, опустили на бетонный выступ крыльца…

Валентина Михайловна Кульмач: