Сборник работ. Семидесятые

— Да-да, он — главный там. Любили его все очень. …Их дед Макей предал, Капорцев-то Василий с его дочкой гулял, ну, и боялся дед, что они все в партизаны уйдут и дочку его заберут, Макей как пистолет у Капорцева увидел, дак в полицию сразу. Он отсидел потом-то, а что уж там — отсидел… К нам пришли: несколько человек Диму за горло давят, а другие — гранаты над дверью достают, там притолока такая. Я плачу, не могу, а Дима мне: «Мама, уйди…» Как их с отцом забрали, дак я ещё им обед носила. Я им одёжу носила, говорю: куда погонют, дак продадите на хлеб. А мне Лександр говорит — не надо. Как знал. Я им на второй день холодец понесла, я холодец готовлю хорошо. А у нас коня на улице бомбой забило, я сварила холодца: ноги им понесла. Полицай стоит. «Примите, — говорю, — обед Лександру Огурцову». — «А его уже нет… Их обоих уже нет…» Как я с обедом назад вернулася, да как тут дома на полу валялася, — ох, не помню… А как их расстреливали, дак они дралися. Все семеро. Они заране договорилися, муж мой, Лександр, головой ловко бил, дак он сказал: може, кому напоследок зубы выбьем или требух прокусим…

— У вас, Анастасия Ивановна, лицо горит.

— Это температура. Когда я про Митю и Лександра говорю, у меня сразу температура.

— Устали.

— Я же сижу. Кабы я стояла.

— …Вы разволновались совсем. Давайте отдохнём? Нет? Тогда — о другом. Что у вас пальцы — поморожены?

— А-а, как сосиски. Во какие. Я думала, у меня их не будет. Меня когда били по голове-то, дак я голову руками закрывала, вот так. Ну, по пальцам и били. А когда Митю-то с Лександром убивать вели, дак они пели. Все семеро пели…

* * *

А всего собралось их, свидетелей, пятеро: трое мужчин и две женщины. Оказалось, что вторая женщина, Елена Герасимовна Евдокимова, тоже со Смоленщины, из Сафонова. Кожухов сразу их и познакомил и поселил в гостинице вместе. Огурцова о себе немного рассказала, та — о себе. Работает воспитательницей в школе. В войну отец Елены Герасимовны, старый колхозник, заменил ушедшего на войну председателя колхоза «Путь Ленина». Когда пришли немцы, в поле оставалось 13 стогов необмолоченной ржи. Фашисты предложили председателю колхоза быть старостой и обмолотить хлеб. Сославшись на плохое здоровье и возраст, Герасим Борисович отказался. Когда ненадолго пришли в село советские войска, Герасим Борисович сумел организовать солдат, партизан, жителей села — хлеб обмолотили. Вернулись гитлеровцы и отца Елены Герасимовны вместе со старшей сестрой Марией — учительницей, комсомолкой, расстреляли.

Огурцова спросила:

— А в Германию-то зачем?

— Там судят Карла Горни. Он и у вас зверствовал в Сычевке, и у нас.

— А ну как не узнаю его?

— Там надо, главное, показать, что были массовые расстрелы. Показать, что это такое — тайная полевая полиция, вот их номер — ГФП-580, это они всех казнили. Карл Горни — был там один из главных. Я почему знаю: я уже третий раз свидетелем. В Смоленске суд был, в Орле суд был — там наших предателей судили, и вот теперь.

…Впервые всех пятерых свидетелей собрали вместе в одной из комнат гостиницы. Из трех мужчин двое оказались стариками, а третий, черноволосый, был и нестарый, и модно одетый, как определила сразу Огурцова, — «фартовый». Все трое были, видно, знакомы раньше.

Елена Герасимовна вошла в комнату чуть позже. Как вошла, как посмотрела, так и обмерла.

Не чувствуя ног, она неслышно вышла из комнаты и поманила Кожухова.

— Я никуда не поеду, — сказала она шепотом в коридоре.— Тот, помоложе, черненький… Это он отца арестовывал…

Она говорила быстро, сбивчиво. Кожухов, однако, не удивился.

— Успокойтесь, мы все знаем. Это Корнилов. Они все трое — каратели. И отсидели на троих — 60 лет. Но сейчас едут как свидетели на «своих» показывать…

— Я с ними не поеду, — твердо сказала Евдокимова. — Да ещё за границу. Он убьет меня.

— Вы в безопасности. Не волнуйтесь и, прошу вас, старушке Огурцовой ни о чем ни говорите, она перепугается.

В комнате, куда они вернулись, Огурцова стояла уже напротив Корнилова: «Где-то вас видала, где это — не могу вспомнить…».

* * *

Так они ехали за границу все пятеро — вместе: в одном поезде, в одном вагоне, по одному делу. Шестой — переводчик прокуратуры Кожухов.

Как проехали границу, Огурцова помнит плохо, когда проверили документы, она плотнее закрыла дверь купе и на всякий случай задёрнула занавески на окнах. Вошёл проведать «Петрович».

— Ну что, не боишься, бабушка, не страшно?

— А что я — шпионка? — ответила и отвернулась. Кожухов улыбнулся.

В Берлине их встретили на Восточном вокзале. Все выпили по чашечке кофе, Анастасия Ивановна отказалась: «Молока бы…» Принесли молока.

Из Берлина они отправились в Эрфурт.

Женщины снова жили вместе. Однажды они вдвоём стояли у гостиницы и смотрели, как мужчина у себя в саду собирал груши. Их было полно. Он полез на дерево, на самую его верхушку. «Чего он туда полез?» — удивились обе, внизу груш полно, вся земля ими усыпана. Мужчина спустился, что-то сказал по-немецки, поманил к себе Анастасию Ивановну и насыпал ей груш.

Чуть позже Евдокимова говорила: