Сборник работ. Шестидесятые

И ещё одна большая дата наступит в ноябре в доме Ермольчиков. Большая, хорошая дата. 40 лет назад в Новозыбковской церкви венчалась молодая пара — только что демобилизовавшийся солдат Семён Ермольчик и Наташа Берсенева. Сорок лет… Четверо детей вырастили они. Пятеро внуков подрастают. Для всех внучат хранятся у дедушки Семена красные пионерские галстуки. Их подарили ему пионеры. Дети всего города хорошо знают его, при встрече приветливо улыбаются и всегда просят: «Расскажите нам, дедушка, про Ленина». Семён Исаакович — почётный пионер.

Самой старшей из внучат — Миле — пять лет. Она чаще других достаёт свой галстук, подходит к сидящему дедушке и просит: «Повяжи». Но дед твёрд: «Подрастёшь, заслужишь — будешь носить».

Она аккуратно кладёт галстук на плечи деду. На ярко-красном фоне лицо дедушки Семена становится светлее, ярче, моложе. Он идёт очень ему, красный цвет.

г. Новозыбков

1962 г.

Вы — преступник, Феськов!

Подсудимый Феськов, вы обвиняетесь в подлости. В том, что вы — негодяй… Суд предоставляет вам последнее слово, Феськов…

Как жаль, что спаслись вы от этих, слов, от кары народной. Не судили вас. Нет такой статьи в уголовном кодексе, чтобы вас по ней привлечь. А преступление налицо. И вину вашу тяжёлую ничем не сгладишь.

Разная бывает подлость. И наказывать бы надо за любую её разновидность. Сделал гадость — садись на скамью подсудимых. А ты видел все это? Молчал? — тоже садись рядом. Видел, как совершается зло, как захлёстывает беда, не вмешался — сам соучастник зла, сам виновник этой беды! Так бы надо.

Помните: «Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство».

Я смотрю на сидящего передо мной розовощёкого, здоровенного мужчину с равнодушными глазами. На коленях лежат большие ладони-лопаты. Феськов, Феськов, да с такими-то ручищами одним бы махом эту девчушку на берег выбросить! Человек-то в трёх шагах от вас погиб.

— Опоздал я, — оправдывается Феськов, — прибежал, а она уже утонула. Крики о помощи я, конечно, слышал, но думал, балуются детишки. Криков этих знаете сколько, чего их зря слушать. Если бы я успел, я бы, конечно, спас. А так чего в воду полезу… Я сыну сначала крикнул… Ему двенадцать лет. Он-то побежал. А я опоздал. Если бы успел, я…

Хватит, Феськов! Довольно! Ложь это все. Враньё! Вы были там. С самого начала. Все видели. Стояли рядом, и, подумать только, издевались.

Страшный вы человек, Феськов!

Увидел однажды Емельян Бурдаков, как мальчонка в проруби тонет, на помощь зовёт. А Мельянка — так звали в деревне Емельяна — в новом полушубке был. Испугался он лезть в холодную воду, спрятался за углом. Утонул мальчишка. Это было ещё до войны. А в войну Мельянке в первом бою выжгло глаза. — Неслучайно это, думает вся деревня. — Он ведь трус!

После Мельянки не было в деревне другого, кто не пришёл бы на помощь. Кроме Феськова…

Судость течёт вдоль всего села. В половодье, в ледоход она разливается. И ещё бывает глубока, если выдастся дождливое лето. Такое, например, как в прошлом году. А в это лето дождей совсем не было. Повысохла речка. В самых глубинах чуть больше двух метров.

Сестры Таня и Люда Симановские, их подружки соседки Валя и Маша сначала плескались у берега. Потом Валя предложила Тане: «Поплыли на баллоне!»

Поплыли. Когда до того берега оставалось совсем немного, баллон перевернулся, и обе нырнули в воду. Старшая, 13-летняя Валя, подхватила круг и поплыла с ним обратно. Таня осталась одна.

— Спасите! — и захлебнулась.

На берегу — куст ракиты. И мужчина возле него. Все видит. Смотрит на Таню.

— Дядечка, помоги! Спаси, дядечка!

С другого берега заголосили подружки:

— Дядечка, вытяни её! Вытяни! Спаси!

Мужчина смотрит. Равнодушно, лениво.

— Давай, давай, берег рядом.

Таня скрылась под водой. Потом снова вырвалась наверх. Дикая от страшного испуга.

— Дядечка-а!

— Плыви, плыви ко мне. Вот так, вот так… Во-во: тренируйся.

Снова скрылась под водой девчонка.

Снова всплыла.

Опять скрылась.

Около десяти минут боролась она один на один со смертью.

Последний раз расступилась перед ней тёмная пелена воды, мутное солнце снова стало ярким и ослепительным, брызнуло в лицо синее небо, чистое, спокойное. Рядом, в трёх шагах, все тот же зелёный куст ракиты и колхозный пастух с длинным кнутом в руках.

Ну помоги же, Феськов! Что же ты стоишь, чего же ты ждёшь, красный, потный, разомлевший от тридцатиградусной жары?! Она же протягивает к тебе руки. Ну?.. Что же ты? Кинь хоть кнут, Феськов! Ну?.. Ну же?..

— Сукин ты сын, Феськов! — так говорит вся деревня.

Сбегались со всех сторон люди к реке. Шумели, волновались.

— Где? В каком месте?

Феськов охотно показывал каждому.

— Вот здесь.

Под общий шум кто-то зло крикнул ему:

— Беги, ирод, придут мужики — утопят.

И он пошёл. По дороге встретил колхозного тракториста Егора Боровика.

— Слышь, Егор, девка утопилась.

— Где?!

— Да вон там. Сам видел.

— А чего ж ты-то смотрел?