Сборник работ. Шестидесятые

Двадцать седьмая весна в жизни! В общем-то это не так уж много. Но и немало. Это ещё молодость. Но не та, ранняя, самая утренняя, для которой все вокруг — откровение, все — легко, просто, солнечно. Это уже зрелая молодость. Для неё девятый день каждого мая — не просто традиционная дань героическому прошлому, не памятник истории. Поколению старших комсомольцев знакомы запахи войны, руин. Пусть не пришлось встретить войну врукопашную. Все равно, эти лютые годы не обошли никого, они не минули даже тех, кто не смог быть на передовой, кто делал тогда первые шаги по земле. Горе было большое и общее, и оно коснулось всех. Даже те, кто не застал войну, помнят её раны. Они затягивались медленно, с болью.

Советские люди испытали очень много, и больше, чем кто-либо, знают они истинную цену короткому слову «мир».

Прошло 19 лет. А в памяти — как вчерашний день.

Отец стоит у распахнутых дверей.

— Ты завтра вернёшься, папа? — Отец чуть улыбается.

— Завтра — нет.

— А послезавтра?

— Послезавтра обязательно вернусь.

Мы ждали завтра, ждали послезавтра. В других домах тоже не уставали ждать. Даже когда приходили похоронные. Люди старели, таяли от тоски и горя, но все равно упрямо надеялись и ждали. Отцов, мужей, братьев.

Иногда над нашим маленьким городком, затерявшимся в лесах Кольского полуострова, с тревожным рёвом пролетали немецкие самолёты. Завывала сирена, окна поплотней задёргивались чёрными шторами.

А потом опять все было тихо. Так тихо, что было странно, что где-то идёт война, рвутся снаряды, гибнут люди.

Нам было по 6—7 лет. Мы играли в войну, разбивали самых непобедимых врагов и жалели, что нас нет там, на взаправдашней войне. Каждый из нас был уверен — появись он там, где сейчас трудно, и фашистам — конец.

Мы ели сырую картошку, чтобы не заболеть цингой. Иногда здорово хотелось чего-нибудь вкусного.

А потом война кончилась. Я проснулся рано утром, оттого что в комнате было шумно, радостно, весело. Мать подбежала ко мне.

— Сынок, родной, — праздник! Нет больше войны!

— Наконец-то, — вздохнул я. — Ну, беги тогда за конфетами.

Все засмеялись, а я снова отвернулся к стене. Было ещё очень рано и хотелось спать.

Таким запомнился День Победы.

А конфет ещё долго не было. Были карточки на хлеб. Но было уже легче. Распахивались окна навстречу весеннему солнцу, возвращались домой фронтовики.

* * *

Я впервые увидел немцев в 1946 году. Мы ехали в поезде. За окном проплывали новгородские леса. Отец вдруг сказал:

— Смотри, сын, вот они — немцы!

Я на секунду замер, не решаясь сразу взглянуть на страшных чудовищ-людоедов. Но чудовищ не оказалось. На поваленном дереве сидели какие-то жалкие люди. Неужели вот такие могли принести с собой столько горя? Я смотрел на них и удивлялся, у меня не было ни страха перед ними, ни злости, ни гнева — только удивление.

Ещё одного пленного я увидел уже осенью минувшего года. В Австрии, вместе с группой советских туристов, мне удалось побывать на одном из заводов вагоностроительного концерна. Во время беседы с рабочими к нам подошёл невысокого роста, полный человек.

— Меня зовут Алонсо Граца. Я — землекоп. Есть у вас кто-нибудь из Новгорода?

— Я хорошо знаю этот город, — ответил я.

— Как его отстроили? Я был там во время войны. Попал в плен и восстанавливал этот русский город.

Что я мог сказать Алонсо Граца? Все, что оставила война на истерзанной новгородской земле, застал и я.

Старая Русса просматривалась насквозь. Груды щебня, изрешечённые осколками остовы печей, коробки пустых домов с чёрными глазницами окон. В растерзанном городе чуть теплилась жизнь. В старой, израненной, но каким-то чудом выстоявшей церкви на Соборной стороне, показывали иногда кино. У входа проверял билеты парень. Вместо одной ноги у него торчала культя. Когда вспоминаю то послевоенное время, почему-то всегда встаёт перед глазами этот одноногий человек.

Мы ходили учиться в холодные классы. Носили книги в военных ранцах. Высшим шиком считалось надеть на голову танкистский шлем или пилотку со звездой.

А потом в городе появился автобус. Он колесил в одиночестве по городу, останавливался где попало, набирая пассажиров. Иногда шофёр в гимнастёрке с орденскими ленточками катал нас, ребятишек, бесплатно.

Город уже начинал оживать. Чувствовалось ровное дыхание вернувшейся жизни, а война ещё долго давала о себе знать. За городом слышались разрывы снарядов. Чаще всего жертвами становились неосторожные, любопытные мальчишки.

Помню удивительный случай. В соседнем четвёртом «Б» учился Валька Смирнов. Его старший брат погиб на войне. Вальку все время тянуло к патронам, снарядам. Он собирался мстить за брата. Сначала ему оторвало пальцы на левой руке. Потом руку. Судьба как бы предупреждала, подсказывала ему: брось, Валька, брось, война кончилась, не об этом нужно думать. Но он был слишком мал, чтобы разум мог победить чувство. Мёртвого Вальку нашли в поле за городом, подорвавшимся на гранате.

Когда я первый раз приехал в Новгород, мне показалось, что война окончилась только вчера. А ведь шёл уже 1950 год. Потом город вырос. Буквально на глазах.

* * *