«Переброска сознания по принципу голограммы – пока жива одна условная единица, весь организм можно восстановить. Не важно, что с вами сделают на поверхности, до тех пор, пока у вас останется хотя бы одна целая машина, хотя бы одна зацепка, вы сможете вернуть себе первоначальный облик. В случае с другими вампирами может не хватить энергии, но кровь Гааров дает вам полную гарантию. Если говорить сухо и без эмоций, Мор, то вероятность успеха этой операции – сто процентов».
Мор не верил в стопроцентные вероятности. Он был убежденным сторонником теории «одной второй». Что-то либо происходит, либо не происходит. Война приучила его мыслить бинарным кодом.
В пространстве, которое, если верить объяснениям Корвина, образовало сознание, время остановилось. Окружающий мир перестал быть переменной, превратившись в константу. Мор понял, что может потратить на восстановление миллиарды лет, но по ту сторону не пройдет даже секунды.
Он потянулся к воспоминаниям о самом себе – Сиятельный говорил, что воспоминания будут наиболее эффективным триггером.
«Не пытайся представить процесс – это не работает так. Представляй результат, вспоминай, воображай себя таким, каким ты уже был. Машины воспринимают четкие команды. Они не сделают то, что ты сам считаешь невозможным. Тебе просто нужно убедить себя в том, что ты снова жив».
Первое воспоминание, которое пришло на ум – момент расставания.
Морган долгое время считал, что превратился в убежденного эгоиста. Другие древние считали себя альтруистами. Думали, что, раз они защищают кого-то, это означает, что их, в первую очередь, волнует судьба других вампиров. Морган понимал, что приставленный к сердцу кинжал – это не альтруизм. Он возненавидел свое ремесло почти сразу, поэтому быстро научился демонстрировать покорность и участие.
– Я хочу приходить к тебе иногда, – сказал Сиятельный много тысяч лет назад.
Они летели на планетарном транспортнике, похожем по иронии судьбы на тот, что вез их к Дориану в год знакомства. Всё повторялось.
– Не стоит привлекать внимание, милорд, – возразил Мор. Сказать это вслух оказалось сложнее, чем он представлял.
– Я просто сказал, что хочу. Я не обещал тебе сделать это.
Тогда Морган понял, что перестал быть эгоистом. Вместо укола ревности или тени обиды он испытал огромное облегчение. Он был рад, что ему придется страдать, потому что это означало, что Сиятельный будет вне опасности.
– Мор, – Корвин обернулся к древнему и заглянул в глаза. Морган мог на пальцах одной руки посчитать тех, кто заглядывал к нему в глаза. Измененные магией крови, кровью Гааров, возрастом – его глаза выглядели жутко. – В прошлый раз ты не дал сказать мне, но теперь я закончу. Если придется использовать запасной план, я хочу, чтобы ты оставался на своем месте. Я знаю, что мне придется сделать. И я знаю, что мне придется потерять. Но оно того стоит, Мор, и ты это знаешь.
Морган ничего не ответил, но внутри него в тот день поселилась твердая уверенность, которую проще всего выразить было в двух словах: «Я существую».
Он увидел отражение этой уверенности в глазах другого вампира, и это было лучшим доказательством собственной реальности.
Глаза открылись, и Морган понял, что у него снова есть настоящее зрение. Он осмотрелся – вокруг, неравномерно, медленно, однако постоянно проявлялись фигуры других древних.
Мор подумал, что у этих вампиров в жизни тоже был кто-то, кто поверил в их реальность. А потом, чувствуя укол ревности, которого ждал столько лет, понял, что этим существом для всех них стал Корвин.
Вместе с облегчением от того, что их операция не оборвалась в самом начале, он почувствовал, как подкатывает к горлу тошнота. Удушающая, неприятная – она подталкивала его к мыслям, которые всегда бродили на периферии, но никогда не подбирались так близко к сознанию. Он гнал их, потому что они были вредны, но теперь мозг работал иначе.
Знал ли Корвин о том, что произойдет, если восстановить себя из единственной «клетки»? Знал ли он, насколько иначе будут воспринимать окружающий мир испытавшие смерть древние существа.
Морган видел перед глазами лицо Элджерона, которого искренне хотел спасти чуть больше года назад. Это было красивое, выточенное из фарфора и обрамленное антрацитовыми нитями лицо.
– Хорошо, что ты уже сдох, – прошептал Мор.
Он осмотрелся еще раз. Обострившееся до предела зрение позволяло заметить недоумение на лицах других вампиров. Все они менялись. Невозможно умереть и вернуться к исходной точке. Что-то в механизме работы «машин» Корвина осталось неучтенным. Что-то важное, чему Морган не мог пока подобрать подходящего слова. Не мог и не хотел.
Его желание было предельно четким, одно единственное, оно заполняло все сознание:
– Ты будешь только моим.
Он широко улыбнулся и приложил запястье к собственным губам. Магия крови, чем бы она ни была на самом деле, выполняла желания. Меняла пространство, вещество, позволяла обогнать время. Но тело вампира, созданное из тела смертного, реагировало на каждое такое действие болью.