Сброд

Но голос Духовлада утонул в истеричных выкриках. Разбои всё больше и больше расходились в своём бесновании. Многие в толпе уже воинственно потрясали оружием, предлагая лишить действующего главаря жизни. Всё сильнее и чаще слышались предложения сделать главарём Опару, который то и дело воодушевлённо воздевал руки к небу, вдохновлённый долгожданным признанием. И вот, когда уже казалось, что беснующаяся толпа ринется вперёд, и разорвёт на части молодого бойца, из ряда атаманов, стоящих у подножия лестницы, с которой обращался к разбоям Духовлад, выступил Ворон, и, выхватив нож, направил его в сторону галдящего собрания со словами:

– А ну, кто хочет свою долю добычи?! Подходи! Кому удастся меня убить, возьмёт и свою долю, и мою, а потом пусть катится на все четыре стороны! Ну, давайте! Кто?! Ты?! Или ты?!.

Нож в руке Ворона указывал то на одного, то на другого крикуна из первых рядов, которые, тут же примолкнув, протискивались за спины позади стоящих и растворялись в толпе. «Мудрый» Опара не стал дожидаться, когда на него укажет вызывающий клинок, и исчез из авангарда одним из первых. Люди Ворона, общим числом составлявшие около четверти воинства, дружно поддержали своего атамана, задирая в толпе сторонников раздела добычи и бегства из Кременца. Они, как более слаженный, жёсткий и опытный коллектив, не встречали возражений. Другие разбои, убеждая себя, будто просто не могут положиться на поддержку остальных, поспешно замолкали, пытаясь при этом сохранить достоинство на лице. Замолкали, чтобы спустя несколько часов после судьбоносной минуты, в тесном кругу единомышленников, с бывалым видом толкать речи, типа: «… Да сколько там этих людей у Ворона?! Нужно было всем вместе на них рыкнуть, они бы и позатыкались!..»

Остальные атаманы пока молчали, но всем своим видом показывали, что поддерживают позицию Духовлада, возвышавшегося за их спинами. Даже Ратибор, который и сам был сторонником отступления из крепости, понимал, что сейчас важнее проявить единство руководящего звена, так как это была единственная возможность недопустить губительной паники. А уж его богатырский вид, висящая за спиной громадная секира и недобрый взгляд, успокаивали разбоев получше, нежили какие бы то ни было красноречивые увещевания. Сам Духовлад тоже посчитал, что при его статусе негоже молча отсиживаться за спинами сторонников, и он вновь громко обратился к разбоям:

– Я вижу, что многие здесь считают, будто знают, как выйти из сложившейся ситуации. Так же я слышал призывы со мной разделаться. Что ж, я готов принять вызов любого из вас. Победивший меня, сам возглавит воинство, и поведёт его к успеху сообразно своему видению. Ну, так кто хочет стать главарём?

Предложение осталось без ответа. Некоторые в толпе отозвались, утверждая будто легко снесли бы голову молодому бойцу, только мол, не уверены, что главарю не станут помогать его сторонники. Но «храбрецы» говорили это так, чтобы слышали их только рядом стоящие. Возбуждение и негодование среди собравшихся растаяли на глазах. Чувствовалось, что напряжение в воинстве ещё очень сильное, но внешние его проявления полностью прекратились.

Духовлад молча обводил взглядом собравшихся разбоев снова и снова, всё ещё ожидая, что кто-нибудь всё-таки примет его вызов. Он осознал сейчас, насколько успешным был импульсивный ход Ворона, который он и сам тут же повторил: бесновавшихся в составе толпы разбоев, заводила и подбадривала безликость протеста, отсутствие личной ответственности. Мол, все вместе мы и горы свернём. Но вызов Ворона, а затем и вызов самого главаря, обязывал недовольных отделиться от толпы, и отстоять свои претензии самостоятельно, пусть даже при моральной поддержке единомышленников. Но решиться на это никто из лесного сброда не осмелился, и победитель в этом моральном противостоянии был уже предрешён. И тут взгляд Духовлада наткнулся на Опару. Тот, забившись в самую гущу собрания, сверлил молодого бойца злобными глазками. Смесь ненависти и досады от новой неудачи, ещё больше покоробила его и так уже изуродованное лицо. Их взгляды схлестнулись, и в глазах Духовлада вспыхнул ответный порыв. Свежая, ещё не растраченная злоба, оставшаяся после расправы над Предрагом, усилилась негодованием в адрес Опары, чётко и беззастенчиво (да и не в первый раз) проявившего свою позицию внутреннего врага. Глядя в эти маленькие, злобные глазки, молодой боец приказал себе успокоиться. Негодование и злоба медленно переплавлялись в ярость. Холодную и острую, как клинок его меча. Эта ярость уже готова разить без всякой пощады, но пока пусть хранится в ножнах терпения, ожидая удобного случая. А то, что Опара вскоре этот случай предоставит, у молодого бойца не вызывало ни малейшего сомнения. Духовлад первым отвёл глаза, будто не выдержал воли во взгляде врага: пусть ободрится… Тем раньше снова себя проявит.