Сброд

Впервые Матвей не знал, что делать.

– Я же отдал все, я отдал последнее! – пробормотал он. – Почему ты молчишь?

Горькое напоминание из книг горячей раной ожило в сердце – молитвы должны оставаться неуслышанными. Горькая усмешка, видимо, Матвей продолжал правильно молиться.

Ключ зажигания щелкнул, но ничего не случилось. Понадобилось две попытки. Фары зажглись. На дороге стоял настоящий зверь с голым черепом и яркой холкой.

Глава 8 Настоящий зверь

И вот наступил тот самый миг отчаяния. Ни голод, ни боль не сделали того, что сделала тишина. Матвей не знал, чего он ждал, и от этого будто становилось лишь больнее. Ничего. Почему он не заслужил ничего, даже объяснений? К чему все это? Почему ангел все бросил, прилетел в ту ночь, играл для него?

Впервые за долгие годы до пугающе самоотверженной службы Матвей усомнился. В тот миг, когда пустота в душе стала невыносимой, зажегся искусственный свет фар. На дороге стоял зверь.

Действующие лица:

Матвей (Пророк)

Место действия:

Дача. Ночь. Резкий белый свет.

Матвей. Ну вот и все. (Выходит из машины, пересаживается в партер.)

* * *

Иногда приходится идти на уступки. Когда речь идет о ком-то вроде Ярослава Черных, то эти уступки могут дороже выйти. Именно с таким ощущением Воронец покинул бетонный ящик, в котором велся допрос неизвестно сколько суток. Пока что он мог идти. Его в спину сверлил такой взгляд, что очевидно: это самое «пока что» продлится ой как недолго. И тем не менее это больше, чем ничего.

Коридор утопал в темноте. Оттого сильнее выделялась стена из стеклянных блоков, подсвеченная изнутри. Теперь свобода казалась не просто конечным, но дефицитным ресурсом. Воронец применил его с умом и заглянул в манящий уголок. К сожалению, любопытство не особо вознаграждено. Просто стальной стол для раздачи в столовке, на нем смычок и скрипка.

Воронец захотел взять смычок и попытаться издать любой звук, кривой и фальшивый, но вдруг сердце гулко пробило тревогу.

«А если ничего не услышу?»

Эта мысль изгнала прочь все остальные. Мир Воронца рушился.

«Настал момент менять камень».

Воронец брел по темному коридору и резко замер. Это выглядело как самая паршивая идея, но, черт возьми, хороших не было.

* * *

Пуститься в бега, находясь на карандаше у Ярослава Черных, – шаг смелый и безумный. Но большее безумие – воздух Чертова Круга, а теперь и за его пределами. От него не сбежать. Да и Воронец не хотел бежать: некуда. Чертов Круг давно стал не просто важной частью его жизни. Они срослись. Это больше, чем мозг или сердце.

В гараже цирка горевало много ворованных машин. Воронец взял первую попавшуюся – вишневый жигуль. Он беспрепятственно выехал из ворот и даже удивился. Как будто большая свобода, нежели та, которую он сам бы присудил себе. Так он встретил раннее утро по дороге на дачу Матвея. Дорогу помнил слабо, потому ехал медленно. Решил свериться с картой. Если ей верить – жесть как медленно.

Солнце высоко встало. Тревога уже стала едва ли не осязаемым пассажиром. Она подмечала каждый столб, каждую полудохлую пихту как знак: мы здесь уже были, мы все проехали, мы свернули слишком рано, мы ездим кругами.

Воронец с большой гордостью в сердце перенял ту пугающую упрямость Матвея и просто ехал, уверенный, что куда-нибудь да доедет, а там уже кто-нибудь подскажет. А вот и скотобойня. Она, видимо, никогда не стихнет. Вот что переживет и Чертов Круг, и всех-всех. Уже ничего не будет, а вой со скотобойни будет нестись по опустевшим полям к опустевшему небу, и никому не будет никакого дела. Как цветок распускается просто от своей природы, так и эти горячие жидкие цветы будут раскрываться и цвести, цвести, неважно, есть кому-то от этого прок или нет.

Вечернее солнце, открытый шлагбаум, пустая будка, сахарная косточка. Воронец начал что-то подозревать. Жигуль остановился напротив иномарки. Это раньше Воронец считал ее побитой, а теперь что? Вскрытая банка от сгущенки. Лобовое стекло и двери разлетелись, когда что-то громоздкое упало на крышу и расплющило машину.

Воронец боялся выйти из-за руля. Рассудок беспомощно разводил руками. Приходилось верить, что Матвея больше нет. Руки затряслись, на ладонях выступил холодный пот. Жигуль как будто слетел с моста и упал в Ледовитый океан. Холод наполнял все тело, бил озноб.

«Нет», – упрямо твердил Воронец, стуча зубами от пробирающей стужи.

На стеклах расцвели рождественские розы прямо посреди апреля. Открыв дверь, Воронец нашел в себе силы осмотреть то, что осталось от машины. То, что осталось от Матвея. От него же что-то осталось. Не может же быть, чтобы не оставалось ничего. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, верно? Верно. Значит, что-то осталось. А что-то лучше, чем ничего.