Сброд

– Дурак, куда?! – Игорь осадил Басманова за плечо. – То еле держится!

– Стало быть, вдвоем не подняться, – ответил Федор. – Кто, ежели не я? Ты на медвежьи хари эти глянь! Я уж мигом. Наверх проберусь, разведаю. А ты приглядывай за сворой.

Засим Федор принялся взбираться по полуразрушенной лестнице. Ступал тихонько, как на лед по весне, упершись руками о ветхие стены. Камень шевелился под рукой, как чешуя дышащего змия. И все ж не навернулся, добрался Федор доверху, да как поднял взор, так и оцепенел.

Сидит в углу, забившись ото света, старик. Весь в саже, в рубище, будто бы весь пожар тут и переждал. Босые ноги торчат, как коренья мертвого пня. Зашептал порыв ветра, завыл под самою башней.

– Ну и на кой же черт воротился? – спросил дед.

– За тобою, отец. Все за тобою.

– Вот оно как! – хрипло засмеялся старик. – Так что ж, жаль, что не сыскали никого.

– Как же не сыскали? Вот же, предо мною старец Порфирий. – Федор отдал поклон безо всякого лукавства.

Камень под ногою пошатнулся, да все же устоял Басманов на ногах.

– А кто нас слышит-то, кроме ветра и голубей под самой крышею? Вот что, сынок. Спускайся-ка ты вниз, покуда можешь. Поди и передай царю, что ничего не видел. Любит же владыко ко двору убогих? Вот и подыграй! Побудь слепцом глухим и получи же плату щедрую.

– Вот подыграю, да потом играть-то не придется – взаправду глаза выколют. Нет уж, отец. Зла я на тебя не держу. И все ж ежели не пойдешь со мною добром – выволоку.

– Ну приволочишь – а судить-то за что? – Старик поежился и будто бы меньше сделался, точно медленно проваливался в груду грязного тряпья.

Так и утопал в рубище, что только глазенки черные и глядят.

– Сам же проповедуешь, отец, что каждый человек – тварь, – ответил Басманов.

Тут уж не выдержал Порфирий, засмеялся в бороду. Заходили плечи ходуном, и уж вздохнуть не может.

– Ишь ты, просто как! – отозвался вдруг голос да стал звонче.

Пропал всякий старческий скрип, да как откашлялся дед, вновь захрипел по-свойски.

– Странное же дело: уши молодые, а ни черта не слышат!

– Ежели изложишь, готов внимать, – заверил Федор, положа руку на сердце.

– Готов, говоришь? – прищурился дед.

Не успел Басманов кивнуть, как немощный старик поднялся, возрос, раскинул руки – крылья соколиные. Едва схватился Федор за саблю, как Порфирий вцепился за веревку, как дернул за язык колокола. Взревел чугунный громила, как качнулся, тут-то опора вся и рухнула. Треск, грохот, и колокол пробил собою пол. То, что оставалось от башни, оглушительно крошилось. Федор ринулся вниз раньше, нежели опомнился. Узкий проход уж стращал каменными клыками, норовя похоронить живьем. Когда пыль осела, по руинам редко-редко били маленькие капли, оставляя темные блинчики на кирпиче.

* * *

– Совсем рехнулся? – спросил Игорь.

Басманов, бледный, с перебитой ногой да ребрами, оглядывался по сторонам, не поднимаясь с постели.

– Дурак ты, – журил Черных, да все читалось, сколь много страху за друга перетерпел.

Сперва Федор потянулся к кувшину с водой. Лихая жажда не давала отчету в силе, оттого едва ли не вся вода студеная хлынула прямо на простыни. Все же Басманов успел сделать несколько больших глотков через боль в горле и груди.

– Дурак али нет, – наконец молвил Федор, – а потому-то на счету особом у царя.

– Ну славно, – хмуро бросил Черных. – Стало быть, премного государь за панихиду заплатит, ежели…

Не договорил князь – тяжелая рука как вдарила по затылку.

– И пусть, – раздался грозный бас. – Добрая примета – по живому панихиду отслужить.

Князь Черных поднялся с сундука, потирая затылок, да поклонился. Пред ним стоял могучий богатырь, пара монет блестела в седых волосах.

– У вас рука тяжелее стала, Алексей Данилыч.

– Это твоя башка пустая стала. Поди погуляй, Игорь. Мне с сыном потолковать надобно.

Затворилась дверь за князем Черных.

– Чего случилось-то? – спросил Басман-отец.

– Голова кругом. У Игоря поди и спроси, все толком и изложит.

– Мне уже изложили, что он Степана избил.

Туман в глазах Федора рассеялся.

– Тела все там, на месте. Я еще подивился: ни звери, ни птицы не тронули. Вот же ж…

Смешок рвано слетел, вырвался откуда-то из груди, нелепо глухо шлепнулся.

– На колокольню отчего полез? – спросил Басман-отец.

– Я легче. Я али никто.

– От пущай на следующем деле никто не лезет.

В душе Федора как вспыхнула гордость, как засияла, и больше солнца, нежели во всех дворцах царских. Разбитый и бессильный, а все же знал Басманов, как много проку с того, и еще чуть-чуть – и изловили бы гада этого Порфирия! Да вдруг у горла сдавило, и не мог не то что молвить, а дышать не мог.

«Молчи».

Отчетливый голос – не сон, явь! Да такая, о которую и нос, и лоб расшибешь. Пробрал холодок, пробежал по спине. Сглотнул Федор, поник.

– Есть еще что, отчего не послал никого на башню-то? – спросил Алексей.