Сбывшиеся сны Натальи Петровны. Из разговоров с академиком Бехтеревой

Пришлось самоопределяться. Когда начались осенние полевые работы, я спохватилась и вспомнила, что мне надо учиться. Выбрала ближайший к Ярославлю город, где есть медицинский институт, – Иваново. Отправилась туда, показала свои конспекты за первый курс. Меня согласились принять на второй курс лечебного факультета – других не было, если досдам физику и химию, по остальным предметам просто поспрашивали. И я проучилась два года в Иванове, жила в общежитии[7].

Там подругами обзавелись?

С соседками по комнате сложились своеобразные отношения. То ли в войну люди стали практичнее, то ли это провинция практичнее города. Девочка, которая мне нравилась, сказала открытым текстом: «Я бы с тобой дружила, но ты бедная. У меня что-то есть, мне выгоднее дружить с тем, у кого тоже что-то есть, чтобы нам легче прожить». Оставалось принять это за данность. В комнате нас было четверо. Две девушки местные, одна тоже эвакуированная, но ей мама помогала. Мне никто не помогал. Самая красивая ходила чуть ли не в соболях. Это эвакуированные продавали вещи, а ее родители имели возможность покупать. Все они, возвращаясь от родных, привозили сумки с едой, которая могла портиться, но держали ее под замком. Я же голодная, вдруг что-нибудь у них стащу. Особенно когда наступала моя очередь дежурить. Мыть пол я не очень-то умела, пришлось учиться. Субъективно я сильнее голодала, чем в блокадном Ленинграде, где был детский дом, – когда я на пустой желудок возвращалась из института, мне что-то давали поесть. Здесь же никому не было дела до меня. Хлеб мы получали, в остальном каждый выкручивался сам.

Знаете, я всегда отвечаю на письма – от сослуживцев, от больных, от читателей. Только те, что явно не ко мне, отправляю по инстанции. И вот уже в пору директорства и членства в академии получила письмо от одной из этих ивановских студенток. Написано было так, будто они меня всей душой любили. Будто они на всю жизнь счастливы оттого, что жили и учились вместе со мной. Ругаться, укорять за прошлое – смешно. И я ей не ответила – это максимум, что я могла для нее сделать.

А по сути, они вполне прилично ко мне относились, только боялись, что, не дай бог, я что-нибудь стибрю. Житейская предосторожность. С тех пор мне все время хочется людей накормить, тем более когда появилась такая возможность. Это желание до патологии доходит. Ко мне приходят рабочие что-то починить – первым делом сажаю их за стол. Мне спокойнее, если сначала они поедят. Хотя принято сначала выполнить работу, а потом закусить. Нет, я их почти заставляю. Похоже на абсурд, но это правда. Не могу сказать, что это доброта или норма. Это наследие, пережиток того, что я испытала, с чем столкнулась.

Не думаете, что вы «заслужили» такое отношение как дочь врага народа?

По-настоящему явно это клеймо проявилось лишь несколько раз. Еще до войны я с удовольствием занималась пением во Дворце пионеров у милой и толковой учительницы. Оказавшись в детском доме, я неосторожно сообщила ей о том, что произошло с моей семьей. Она меня выгнала со словами: «Обманщица, почему ты сразу мне об этом не сказала? Какое право ты имела ходить в этот прекрасный дворец?!»

В Иванове директор института Кононенко[8] вызвал меня и с сожалением сказал, что не может представить меня на Сталинскую стипендию, ему не разрешат… Было обидно, ведь училась я легко, с ощущением «чего ж тут сложного: прочитаешь – запомнишь, а уж если послушаешь, запомнишь навсегда». Особых развлечений в Иванове не было, и лекции никто не пропускал. Туда съехались педагоги из разных мест, в том числе очень хорошие. Был такой терапевт, профессор Шкляр из Винницы[9] – он удивительно умел объяснять и… принимать экзамены. Все его безумно боялись, но то, что я у него выучила, осталось на всю жизнь. Ну конечно, кое-что и добавилось.

Мало спрашивал или, наоборот – много?

Во-первых, он был с чувством юмора, во-вторых, спрашивал много и, в-третьих, добивался понимания. Мне-то казалось, в медицине мало что нужно понимать, в основном – запоминать. Но все-таки при моей юношеской любви к математике я ухитрялась какую-то логику найти и в медицине. Сейчас с прогрессом техники и технологии медицина стала гораздо умнее. Тогда она в основном базировалась на хорошей памяти: запомнить рецепты, запомнить соматику. А Шкляр учил нас анализировать, что происходит с организмом, и требовал, чтобы мы рассказывали это ему на экзаменах.

У вас не было еще специализации, только общая подготовка?