Сбывшиеся сны Натальи Петровны. Из разговоров с академиком Бехтеревой

Когда речь шла о директорстве в ИЭМ, не говорили, что я дура. Говорили: не было там женщин и не будет. Это был основной мотив против меня. Существовал такой женский счет: умная женщина. Способная, одаренная женщина. Про мужчину говорили: умный человек. Конкретному действу, скажем, защите кандидатской диссертации это не мешало. С другой стороны, моя защита пришлась на период после печально знаменитой павловской сессии двух академий. И все, что не было павловским, считалось еретичным, а я была не в павловской струе. Ну ничего, защитилась. У нас в Поленовском среди нейрохирургов были женщины, но ведущими нейрохирургами в институте, да и в стране, считались мужчины. Как и ведущие руководители у нас в стране мужчины. Тогда и сейчас. Поэтому работала я в своей лаборатории, доросла до заведования и на большее не претендовала. Я и в перспективе себя видела заведующей этой лабораторией. До поездки в Англию.

Можно ли утверждать, что по набору объективных качеств мужчина-нейрохирург сильнее женщины?

Среди женщин были очень хорошие нейрохирурги. Но эта специальность требует еще и физической силы. Поэтому физически сильные женщины были хорошими нейрохирургами. Но я не знаю ничего нового, что предложили бы женщины в нейрохирургии. Мужчины за рубежом и у нас что-то предлагали, а женщины очень хорошо это все повторяли. Но я нейрофизиолог. О других областях мне трудно говорить: так или иначе проецирую ситуацию на себя или себя на ситуацию.

И когда вы стали предлагать что-то новое, как это воспринималось?

По-разному в разных местах. В Англии я увидела не только возможности и перспективы вживленных в мозг электродов, но и то, что там делалось не совсем правильно. А именно: вживленные электроды как диагностический щуп или лечебные приборы не были объединены со стереотаксисом, то есть с расчетом на попадание в определенные точки мозга. Я четко осознала, что две эти вещи надо объединить и получится что-то грамотное.

Есть банальная формула постижения истины: этого не может быть, в этом что-то есть и кто ж этого не знает. Сейчас объединение электродов со стереотаксисом – из разряда «кто ж этого не знает». А тогда?

А тогда они веером вживлялиcь, скажем, в лобные доли мозга. Во всем мире вживлялись либо веером, либо с очень слабеньким, примитивным расчетом, так что легко было попасть совершенно не в ту зону. И в своем отделе в ИЭМ я предложила Андрею Аничкову заняться всерьез стереотаксисом. Сначала этим занимался Усов, заведующий лабораторией математических методов. Вообще я все время работала с инженерами, математиками, мы с полуслова понимаем друг друга. Я им говорила, какие расчеты надо делать, и они делали. Сейчас стереотаксис у нас лучший в мире. В мире! Замечательный стереотаксис у Андрея Аничкова.

Вы спрашиваете, как это у нас принималось. Я всем пыталась рассказать, что для точечного введения электродов нужно создать отличный стереотаксис. Пошла с этими мыслями к Блохину. Он меня отправил к Снежневскому, директору Института психиатрии. Этот Снежневский в период моей эпопеи с ЦК о ней проведал и чуть ли не умолял меня переехать в Москву и работать в его институте (мне ни того ни другого не хотелось), а тут слушал меня отворотясь. Это была такая демонстрация, что вот он слушает меня из вежливости, но никакого значения моим словам не придает. Я всюду искала союзников. Помню, в Первом медицинском рассказывала о новых возможностях, которые дает стереотаксис, – там есть такая шестая аудитория, она была доверху полна народа, мне аплодировали, меня хвалили, но никто не пошевелился, чтобы подключиться и помочь. Я начала думать, кто бы этим мог заняться. И, как убежденная сторонница того, что с мозгом нужно максимально сблизиться, иначе его не понять, взяла ответственность на себя. Меня предупреждали: рискуешь дипломом. Директор нашего института во время первой операции по точечному вживлению электродов не вышел на работу. Для того, чтобы в случае провала сказать, что это она самолично… Но провала не было. Первая-то наша больная «родилась в рубашке».

Помните ее?

Прекрасно помню, Голдобина. Когда мы собрались публиковать этот первый случай в журнале «Психиатрия» у Снежневского, который быстренько сообразил, что это интересная штука, то директор Поленовского института N сказал: «Соавторами будем вы и я». Я говорю: хорошенькое дело, у меня были трое помощников, они и будут соавторами. «Я директор института», – он решил на меня надавить. – «Тем не менее в этой работе вы не участвовали». Тогда я впервые увидела, как он приписывается к работам. Ставит такую узенькую галочку перед первой фамилией и пишет свою.