Счастье моё!

Благодаря маме я видела спектакли “Современника” и “Таганки”, Большого и МХАТа, Кировского и Ленсовета, БДТ и Александринки, этот бесценный багаж питает меня до сих пор. В 1975 году мама получила от ВТО направление на повышение профессиональной квалификации в Большой театр, это было летом, и мама взяла меня с собой в Москву. Каждый день с утра мы шли с мамой в Большой смотреть уроки и репетиции, это были годы расцвета выдающейся плеяды балетных личностей, каждый день мы видели работу звезд главной сцены страны, наблюдали за ними в коридорах, буфете, в мастерских. В это время в театре полным ходом шла подготовка оперы Верди “Отелло”. Забравшись на первый ярус, я взирала на сценические репетиции Бориса Александровича Покровского, не дыша слушала каждое его слово. Следила, как он сотни раз стремительным бегом перемещается по перекинутому через оркестровую яму металлическому мосту от своего места в центре зрительного зала к артистам на сцене. Его повелевающий баритон раскатывался по всему театру, размноженный микрофоном и радиотрансляцией. На сцене, сменяя друг друга, репетировали два состава исполнителей: Владимир Атлантов – Тамара Милашкина, Зураб Соткилава – Маквала Касрашвили. Абсолютным потрясением для меня стало исполнение этой партии Владимиром Атлантовым, его эмоциональная отдача на каждой репетиции, неимоверная артистическая энергетика, блистающий красочностью голос, красивое, выразительное лицо – благодаря этим репетициям, этому режиссеру, этим артистам меня захлестнули интерес и любовь к оперному искусству. Я старалась попадать на спектакли и концерты Атлантова, он для меня остается непревзойденным Германом в “Пиковой даме”, Хозе в “Кармен”, Каварадосси в “Тоске”, он остается уникальным примером драматического тенора незабываемой красоты, благородства, выразительности, мощи и экспрессии. Художником спектакля был Левенталь. Помню его неистовые глаза и живописное лицо, словно сошедшее с фаюмских портретов; могла ли я тогда себе представить, что с этим прославленным художником я буду когда-то работать и, сидя в его знаменитой мастерской на Садовой-Спасской, слушать блестяще рассказываемые байки из жизни Большого, МХАТа и легендарных обитателей этих театров. Слышу его голос с характерными интонациями, помню натруженные, рабочие руки, лежащие на бело– синем рисунке стола в мастерской. Помню фразу, которой Валерий Яковлевич характеризовал свою тридцатилетнюю службу в Большом театре: “Тридцать лет на электрическом стуле, когда каждый день ждешь, кто и когда включит ток!”

Впечатления от репетиций Покровского и исполнения Атлантова впоследствии дали мне толчок к неоднократному обращению к трагедии Шекспира уже в качестве постановщика, первый раз в “Независимой труппе”, второй – в Латвийской национальной опере, оба спектакля были моим сильным и ярким высказыванием. Оба спектакля были абсолютными творческими удачами.

Мама без устали, каждый вечер проводила в театрах, и я всегда была рядом с ней, именно тогда я увидела невероятный спектакль Роберта Стуруа, Георгия Алекси-Месхишвили, Гии Канчели “Кавказский меловой круг”, привезенный на гастроли в столицу, изменивший и распахнувший мое понимание искусства драматического театра, удививший новым ракурсом театральной выразительности и красоты. Три человека – Стуруа, Месхишвили, Канчели – стали для меня на всю жизнь недосягаемыми небожителями и остаются таковыми по сей день, несмотря на наши совместные работы и многолетнее общение.

Где бы мы с мамой ни находились: в Магадане, Улан-Удэ, Киеве, Норильске, Харькове, Иркутске, во Владивостоке, в Ленинграде, Москве… всегда и везде она инициировала посещение спектаклей и премьер, филармонических концертов и оперно-балетных дивертисментов.

Каждый приезд к маме был дорог. Я тосковала по дому, где остались мои игрушки, мои книги, моя кровать, письменный стол у окна, ежевечерние погружения в горячую ванну, наполненную ароматной пеной, чашка молока с овсяным печеньем перед сном, сквозь дрему доносящийся звук ключа, открывающего входную дверь и возвещающего приход мамы после вечернего спектакля. В Красноярске мы жили на центральной площади города. Театр был через дорогу от нашего дома. Я часами сидела на подоконнике, уставшими от напряжения глазами всматриваясь в окна театра в надежде разглядеть в них маму; следя за открывающейся дверью служебного входа, ожидая появления родного силуэта, выскальзывающего из двери и неповторимой стремительной походкой двигающегося по улице, через дорогу, ко мне.