Счастье по Аристотелю

Судя по тому, как метко и точно Аристотель пишет о скупости, он вполне мог писать портрет скряги с кого-то ему знакомого. Может быть, его отец Никомах, даром что принадлежал к зажиточному среднему сословию Стагиры, давал юному Аристотелю вчетверо меньше денег, чем перепадало его сверстникам? Или Филипп II, любитель заказывать прекрасные статуи и закатывать грандиозные пиры, удерживал жалованье придворным? Аристотель не скупится на красочные – и уничижительные – эпитеты для древнегреческих «собратьев» диккенсоновского Скруджа: pheidolos (скряга), glischros (скопидом – тот, кто никогда ничего не выпустит из рук), kimbix (крохобор). Но самая образная характеристика в этом перечне – kuminopristes, что в дословном переводе означает «тот, кто даже зернышко тмина режет пополам». Вспоминаются анекдотичные скряги, которые высушивают чайные пакетики, чтобы потом использовать еще раз. Кто был у Аристотеля реальным прототипом «тминореза», мы, наверное, никогда не узнаем, но взгляд с разных точек зрения на такую добродетель, как щедрость, не теряет актуальности и сейчас.

Обладателям большого богатства необходимо учитывать и политический аспект. Аристотель не видит в богатстве ничего особенного. Это просто средство, которое можно использовать, как и любые другие имеющиеся у нас средства, – причем использовать как во зло, так и во благо. Аристотель со всей определенностью утверждает, что использование богатства во благо подразумевает щедрость. Богачи, которые не пытаются помочь нуждающимся, никогда не придут к счастью, поскольку руководствуются пороком скупости, а не добродетелью щедрости. Щедрый человек старается «оделить того, кого следует», причем вовремя, и этот вопрос заботит его больше, чем накопление богатства. Аристотель уточняет, что богатство у добродетельного человека должно иметь гарантированно честное происхождение, но, поскольку щедрый человек не гонится за богатством как таковым, вряд ли он будет добывать его бесчестным или преступным путем. Щедрый человек обычно не просит одолжения у других, поскольку «делающему добро не свойственно с легкостью принимать благодеяния».

Щедрость, говорит Аристотель, определяется исходя из средств, которыми человек располагает. Мы оцениваем щедрость дара не по его фактической стоимости, а с учетом намерений и характера дающего. Щедрый человек хорошо представляет, сколько у него есть и какую долю имеющегося он может позволить себе отдать, чтобы не ущемить ни себя самого, ни своих иждивенцев. За несколько столетий до библейской притчи о лепте вдовицы, приведенной в Евангелиях от Марка и Луки, Аристотель дает свою философскую интерпретацию: «Ничто поэтому не мешает, чтобы более щедрым оказался тот, кто дает меньше, если он дает из меньшего состояния».

Принцип, согласно которому удовольствие может быть добродетельным, принимает интересную форму применительно к щедрости. Щедрому человеку, проявляющему щедрость по отношению к тем, кому следует и когда следует, «это доставляет удовольствие или по меньшей мере не приносит страданий». Если человек дает деньги из других побуждений (ради власти над облагодетельствованным или в рамках эмоционального шантажа), это, разумеется, уже не щедрость. Не считается щедрым и тот, кому расставаться с деньгами мучительно больно. Такой человек предпочтет никому ничего не давать, если решит, что его скупость останется незамеченной. Тем не менее Аристотель подчеркивает, что по-настоящему щедрый человек «грешит» неразумным расточительством в раздаче своих средств, «преступая меру в даянии и оставляя себе меньше, чем следует», поскольку «не принимать себя в расчет – свойство щедрого».