Счастье со вкусом полыни

Лукерье всякий раз хотелось сказать, что наследовать сыну особо нечего: дом в Соли Камской, утварь, сундуки, амбары – все до единого, что считала она своим, на самом деле принадлежало Строгановым. Но она молчала до поры до времени.

Известие о том, что Степан захворал, вызвало противоречивые чувства. Помимо воли она вспоминала синие глаза, усмешку, голос, от которого сердце замирало… Да, все бабы в доме по-особому горевали сейчас, услышав о болезни Хозяина. Взять ту же Еремеевну – работает без году неделю, а туда же, слезы льет.

– О-ох… – Сын деснами сдавил сосок. – Что ж ты мать мучаешь? – спросила она, хотя знала, что ответ услышит самое малое года через три.

Успокоенная разжатыми челюстями Симки, вернулась к своим думам. Видно, сам Господь решил наказать Аксинью через смерть Хозяина. И наградить тех, кто чтит все заповеди.

Ежели его не станет, кто будет вести все дела в Соли Камской и уезде? Кто будет в Сибирь ездить да торг вести? Деревнями, варницами управлять?

Пантелеймон Голуба. Муж заслужил эту честь.

10. Кто-то другой

Обратная дорога казалась бесконечной. В телеге укачивало, словно возница решил вытрясти из них все съеденное утром. Степан дремал, привалившись к Аксиньиному плечу. Она по привычке покосилась на изувеченную десницу, которую освободила от тряпиц. Опухоль, краснота ушли. Видно, выдавила она волосника и не заметила.

Аксинья тоже закрыла глаза – каждую ночь сидела у ложа больного, боялась взгляд отвести. Казалось, что с ним сразу что-то приключится, волосник вернется, и все начнется сызнова.

Степан заерзал, светлая макушка уперлась ей в ухо, знахарка, даже не думая о том, что делает, коснулась волос губами. Что-то странное с ней приключилось за тот долгий месяц, что провели на заимке. В какой-то миг она перестала вспоминать про начало маетных отношений со Степаном, про его исчезновение и долгие годы молчания, про то, как забрал он дочь, про исцарапанную спину… Степан Строганов, курощуп, охальник, богач и словоблуд, при доме которого жила она из милости, обратился в кого-то другого. Этот другой стонал ночами, благодарно прижимал к своим устам Аксиньину руку, кричал от боли, покрывался испариной, просил полежать с ним, почти умирал, повторял в бреду ее имя и умильное «дочка».

Аксинья вдыхала запах его волос и ощущала покой. Степан зашевелился. Знахарка наконец отняла губы и встретилась с ним взглядом. Прочла в синих глазах: изменилось что-то и в нем.

– Рада, что воротились? – тихо спросил он.

– Я по дочке соскучилась так, что сказать невозможно.

– И я… Но там, на заимке, все иначе было.

– Теперь и в этом доме будет иначе. – Аксинья махнула рукой – они наконец-то приехали домой.

Колымага остановилась у ворот. Хмур и Голуба помогли слабому после хвори Степану спуститься, поддержали Аксинью, что пыталась ловко поддеть длинные юбки, слезала с высокой, не предназначенной для перевозки людей телеги.

– Хозяин! – закричали казачки`, что стояли у ворот. И скоро весть «Хозяин вернулся!» обошла весь дом.

Первой выскочила простоволосая Нютка, не думая об отцовой хвори, повисла на нем, словно белка на дереве. Тут же подцепила ручонкой мать, притянула ее к себе, не выпускала родителей из тесных объятий.

– Ты жив, жив! Я не верила. А Лукаша мне говорила, столько наговорила…

Аксинья пыталась разобрать, о чем лепечет ее неугомонная дочь, но все потонуло в криках, лошадином ржании, объятиях и троекратных поцелуях.

* * *

В доме все казалось пыльным и захламленным. Тотчас же по приезде, на Антония Печерского[70], Аксинья затеяла большую уборку. Еремеевна и ее внучки с радостным рвением выполняли каждую просьбу, Дуня вышила бисером и каменьями две рубахи, поклонившись, вручила хозяйке.

– Даже носа не кажет! – ехидила Еремеевна, показывала пальцем на Лукерьину горницу. Старуха безо всяких недомолвок высказала Аксинье все, что накипело за прошедший месяц: о криках и глупых приказах.

Но слушать о прегрешениях молодой хозяйки не хотелось.

– Да Бог с ней, научится еще дом вести, – улыбнулась Аксинья и поймала на себе удивленный взгляд Еремеевны.

Степану с каждым днем становилось все лучше, дочка ни на шаг не отходила от Аксиньи, Неждан, дед Потеха ловили каждое ее слово, кошки мурлыкали и терлись об ноги, Черныш исходил радостью. Даже Онисим, крепкий сын Голубы, радостно гулил, углядев Аксинью, – как все малые дети и животные, ощущал в ней полное довольство собой, миром, показывал видом своим то же самое.

Вечером, когда дом уснул, Аксинья пробралась в Степановы покои. Теперь не собиралась она ждать позволения Хозяина. Тот сидел за столом, что-то коряво выводил на грамотке – видно, дел накопилось за прошедший месяц немало.

– В деревне твоей, Еловой, кузнец смуту затеял, – наконец, заметив Аксинью, сказал он.

– Кузнец? – Ей померещились темные глаза Григория Ветра, и руки непроизвольно сотворили крест.

– Глебка Петух. Староста приезжал да сказывал, что мутит народ против законных владельцев, Строгановых.

– Недовольны еловчане, что свободы лишились.