Счастье в мгновении. Часть 3

— Твоя мама до того, как… — Тяжело было говорить ему об этом потому, что Луиза вот-вот начинала привыкать к другой жизни, к жизни без мыслей о матери. Домашние делали всё, чтобы избежать даже в своих речах что-то хоть косвенно упоминающее об умершей. Это было для того, чтобы никак не нанести вторичную рану едва ли вышедшей из убитого состояния.

«Но она должна об этом знать», — уверял он себя.

Джош продолжил:

— Луиза, твоя мама очистила большую часть сада и высадила розы. На часть денег она через своего приятеля, ездившего часто во Францию, покупала по одному пакетику семян… Это было очень опасно, так как тот занимался взращиванием семени тайным путем. За несколько лет ей удалось скупить самые разные, дорогие зернышки, которые своими усилиями нигде не достанешь. Она берегла их в нижнем ящике шкафа, в платочных узелках. — Джош взирал на дочь Оливии, боясь увидеть хоть каплю от того состояния, пребывавшего в ней после похоронной цессии, но Луиза молча стояла и по его приказу лицезрела радужное поле. Джош чувствовал, как ее плечи подергиваются, и поэтому попытался сказать желаемое быстрее. — За год до твоего совершеннолетия, она намеревалась сотворить задуманное и сделать тебе подарок на восемнадцатилетие. Подарок на всю жизнь, как выражалась миссис Уинстон. Чтобы ты ухаживала за ним, оберегала его от ненастных дней и… — Джош замялся, но все-таки вымолвил: — «Чтобы с каждым лепестком приносить небесную радость и нежно…

— Обнимать в любой час и день, в миг, когда душа будет не на месте», — договорила за Джоша Луиза.

— Ты… — Джош пришел в удивление.

— Мама изложила эти слова в записке, которую нам передали из больницы. — Ее голос дрожал. — А я-то тогда день гадала, к чему это относится, и какими лепестками она будет напоминать о себе. И мучила себя дурной мыслью, что она придет за мной.

— Прости… но я должен был сказать это. — Сердце Джоша страшно колотилось.

Тонкие струйки слез потекли с глаз Луизы. Она с минуту стояла и обдумывала, ругая себя за то, что могла поверить в то, что мама унесет ее с собой, что она желает такой же участи для неё, что она таится в каждом черном уголке, являющимся излюбленным местом для призраков и гуляющих душ… Какой же глупой она была! Мама хоть и редко говорила, но любила её и желала лучшего для дочери, ежемесячно, не имея денег, отдавала последние копейки, чтобы собрать сумму на подарок подрастающей дочери. Оливия знала, что её дочь особенная и подарок должен быть особенным. А любовь Луизы к цветам была безграничной.

Луиза, начавшая всхлипывать, прильнула к Джошу. Он крепко-крепко заключил её в свои объятия. Теплота их тел слилась. В эту секунду они черпали друг от друга благодатное умиротворение. Джош продолжал извиняться, а Луиза, все еще проливая слезы, отзывалась чуть слышно, что ему не за что просить прощение, а затем рассыпалась в благодарностях за то, что он есть в её жизни. «Как странно, — подумала Луиза. — Слова Джоша принесли и счастье, и печаль. Бывает ли такое? Когда одно мгновение будто раздвоено на две части. И там, где есть плохое, на смену приходит хорошее». После они замолкли, целиком отдавшись внутренним размышлениям. Она уже с нетерпением жаждала спуститься и проникнуть в сад, «к маме». А Джош пылал, как мощный луч огненной звезды, падающей им в глаза. До того он полюбил эту девушку, что ее эмоции приводили его нервы в упоительный трепет. «Аль любовь лучшее лекарство ото всего, то чего мне так неспокойно в груди? Что за странный трепет во всём теле? Будто какая-то летучая зараза завелась в желудке и надкусывает меня, вздыхает вместе со мной и живет моей жизнью?» — ломал он голову.

Позлащенные солнцем, стоя под вольными облаками на бугорке перед цветочным великолепием, они слышали, как поодаль пели птицы, ласточки быстрым полетом очерчивали горизонт, шустрые воробьи летали с ветки на ветку, будто намеренно, чтобы поиграли с ними, где-то вдалеке отдавались отголоски журчаний потоков родников, на деревьях созревали сочные плоды яблонь, абрикосов, вишен, всевозможные жучки копошились в расщелинах, кроты притаились в почве, пчелы-кудесницы в свои лапки-корзинки набирали пыльцу… — везде бурлила жизнь. И эта жизнь бурлила и в них. Джош, укрепив мужество, хотел выдать еще одну тайну, тайну сердца, но у него не получалось. Он то открывал рот, надумав, то закрывал, боясь, что, признавшись, потеряет самое дорогое, что есть в его жизни. «Любит ли она меня так, как я люблю ее? Иль относится ко мне, как к другу?» — сколько раз Джош тешил себя этим вопросом. «Не поймет она меня. Не поймет. И дружбу с ней я могу потерять навеки, если правда всплывет».

Луиза даже не догадывалась ни о чем. А ведь она тоже любила его. Правда, не знала она, что за странное биение ее сердца возникло, когда Джош обнял её. «Он обнимал меня тысячу раз, а то и более. Но… может я всего лишь расчувствовалась?»

Джош осмелился на еще одну попытку, но Луиза, выпорхнув из его рук, легкозвучным голосом произнесла: