Счастье в мгновении. Часть 3

В минувшую неделю Джош сам не свой приходил к Луизе. И если ранее он спокойно дышал, когда та обнимала его при встрече, то теперь он даже остерегался таких объятий, зная, что будет с ним затем, как лихорадочно кровь будет струится по его телу. Он не знал, что делать, не знал, к какому врачу обращаться, не знал, как утолить тягу к чему-то невиданному. До этого не таким взглядом он лицезрел огромный светильник на небе, протягивающий светом аллею, не таким взглядом он окидывал деревья, увлажненные росой; озираясь на небо ему чудился белоснежный альков, дуновением страсти обжигающий его кожу. По вечерам розовый коралл, нежно облекающий горизонт, охватывал его безмятежными чувствами, заставлял представляться грезящему взору соблазнительную роскошь страстного соития, отчего опаляющий свет заката жег ему щеки. А что происходило в нем, когда он случайно, краем глаза зрел выделяющийся пестик сквозь белую сорочку на девственной груди Луизы. В тот миг его сердце так забилось, глаза стались округленными, напуганными, словно он совершил преступление. Он резко встал и отошел к окну. Лежащая в постели совершенно не поняла, что произошло с Джошем. Но юнец, до крайности стесненный, указав на брюшную боль, попрощался и ушел к себе. Ох уж эти любовные переживания! Поглощенные сладостным безумием воображения, до чего мы кажемся забавными, когда влюблены. Бороться с самим с собой, не признавая появившиеся чувства, — глупость. Каждый знает об этом, но намеренно ставит ставку на выигрыш. Влюбленные всегда прибегают к крайностям, чтобы спрятать свою любовь глубоко-глубоко в сердце. А зачем? Бог его знает. То, что идёт изнутри, не спрячешь ничем. В глазах — вся правда.

Луиза, взобравшись на мансарду, — и хоть прислуге было строго-настрого наказано спрятать все вещи покойницы в место, куда бы не смогла проникнуть Луиза, так, чтобы ни один предмет из прошлого ей не попался на глаза, но та знала, что их припрятали в комод на мансарде, — подобрала себе длинный льняной с короткими рукавами сарафан, цвета магнолии. Это платье Николо подарил её матери на двадцатую годовщину их свадьбы, незадолго до ее смерти, а так как Оливия была по телосложению схожа с Луизой, даже чуть худее, то это одеяние пришлось ей в самую пору. Копаясь в украшениях, она отыскала деревянную заколку и, закрутив спиралью две прядки с одного и другого боков, она захватила их вместе и зацепила зажимом чуть ниже макушки. Желание надеть на себя что-то нарядное ее удивило, но когда она была в таком прикиде, то ощущала в себе близость с матерью, по которой невыразимо скучала. Не взглянув на себя в зеркало, надев платье не для того, чтобы выделиться или произвести на кого-то впечатление, Луиза, услышав стук во входную дверь, пока служанка С. по обычаю спала после обеда, она сама спустилась и открыла дверь.

— Джош! Рада тебя видеть! — начала она с одинаковой ежедневной фразой. — Проходи! О каких книгах будем сегодня болтать? Что будем читать? Чему ты научишь меня? Не решать ли уравнения, которые я терпеть не могу? — В голосе слышался отголосок радости.

Иной раз Джош читал ей, когда та дремала, это позволяло ей вновь поддаться чувствам любви, которые угасли, и которые она не желала раскрывать, отдаваясь только одному душевному состоянию — отчаянной тоске.

Джош, окутанный тем, что давно хотел сказать этой девушке, смущаясь, опустив голову вниз, продолжал думать, какими словами попробовать уговорить её выйти из дому.

— Эй! Ты что стоишь? Ты будешь проходить? Ты чего такой озабоченный?

Он поднял очи и пришел в изумление.

— Луиза? — У него округлились глаза. — Луиза? — спросил он еще раз. — Кто предстал передо мною?

Девушка улыбнулась и еще больше очаровала его.

— Я хотел сказать, — теперь его мужество возвысилось, он еще больше захотел вывести ее на прогулку.

— Что хотел? Джош! Проходи сюда! Прошу! — Луиза умоляла его, ведь с каждой секундой ей становилось всё страшнее и страшнее, будто сквозняк нагонял на неё еще больший страх, преследуемый ею.

Плененный настоящей красотою, красотою, которой никогда еще не доводилось ему видеть, в такой прекрасный летний день он сгорал от желания провести с нею время на лужайке, а не в четырех стенах, пропитавшихся болью и страданиями; отдалиться на время от приставучей услужницы, которая, как он замечал, посматривала за ними, желая, как бы уличить в чем-то непристойном и наговорить об этом главе семьи.

Он прошел к ней и, смекнув, повязал ей глаза, приговаривая, что ей доведется увидеть истинное произведение природы, которое она может упустить из-за трусости. Луиза сопротивлялась, стучала ножкой о пол, но наконец согласилась, чуть растаяв, отогнав от себя черные мысли, как только Джош выразил обещание:

— Я не буду отпускать твою руку ни на секунду.

И вот они вышли.