Её подруга, ставшая впоследствии первым врагом, рыдала с самого начала, сотрясаясь плечами, с нескрываемым видом. Мама в первый раз слезами раскрывает свои чувства к любимому, показывает истинность себя, не отходя от тела Ника, ее первой любви, оказавшейся несчастной. Она оплакивает потерю с истинной скорбью, родившейся в твердом сердце… Прижимая к глазам, полным слез, снятую с головы косынку, она плачет так, как не плакала никогда в своей жизни, выражая скорбь вслух. Небрежно причесанная, неряшливо одетая в помятый черный широкий до колен балахон с капюшоном, она, как пьяная, качается на месте. Всё в ней напоминает ходячую зловещую смерть. Схуднувшая за эти дни, она потеряла того, кто неотступно занимал часть её мыслей на протяжении долгих лет жизни, к кому никогда не утихала страсть, чей душевный свет лился в душу… Обнажив сердце, она долго не отпускала от себя недвижимую мертвую руку возлюбленного, прикладывая ее к горячим соленым губам, шевелящим фразу, возрождающую земное существо при жизни: «Люблю тебя…» Окутанная в смоляную мантию, в сию минуту она, раздробленная ударом действительности, утопает в плаче, прорезая воздух нескрываемой злобой на горемычную судьбу.
Родители Ника, Майкл и Энн, с сердечной болью, переживают его смерть. Энн, упав на колени, молилась с закрытыми глазами, из которых градом лилились слезы, чтобы душа сына не попала в адские обители на службу к демонам. Отрешенно оставаясь в стороне, бабушка и дедушка Миланы, поздоровались только с Миланой, обнявшей их при встрече, и мной, как только мы все собрались здесь. Анна, неприязненным взглядом, как кинжалом, проникнув в сердца родителей предателя, как бы предупредила, что разговор с ними ни за что не состоится. Дедушка Миланы, глубоко поникший, с усилием перебирая ноги, опираясь одной рукой на костыль, до начала церемонии выразил мне благодарность за то, что я сделал для его сына. «Он любил тебя, Джексон, как своего сына… За своих детей: Милану, Питера… и тебя он был готов отдать всё на свете…»
Мой отец не далеко отошедший от состояния Анны — они одни-единственные, кто камуфлирует естество души, — был беспристрастен с самого начала, держал себя отстраненно-безэмоционально и лишь к концу, когда по православным обычаям, которым следовал Ник, всю жизнь нося крест на груди, пели последнюю молитву «Трисвятое»41
, он, склонив голову вниз, поджав затрясшиеся от слез губы, отдал тем самым прощение своему другу детства. Его спутница, облаченная в черный классический костюм с широкими брюками, как и положено чувствительной женской душе, отзывающейся на трагические случаи, смахивала слезы, прикладывая атласный кусок серебристой ткани к лицу…Похороны подходят к концу.
Пришедшие проститься, распределившись по группам по мере семантической близости, треплясь языками, постепенно уходят обратно. Не сродным душою больше и нечего, кроме причин того обстоятельства, что свело их пути, подвергать обсуждению, вот и поэтому их темы поверхностны, как туман над озером, к глубокомыслию сердцем они не подготовлены.
Тем временем я, забыв напрочь все сказанные обещания, прижимаю к себе тело Миланы, покоящееся в кольце моих рук, шепча ей тоном ободрения, смаргивая свои слезы:
— Меня никто не сможет разлучить с тобой, слышишь, любимая? Я сделаю все, чтобы ты не чувствовала этой потери…
Вцепившись пальцами в рукава моей черной рубашки, содрогаясь от боли сердечных ран, безмолвствуя, она всего лишь всхлипывает. Новые приступы рыданий атакуют ее худое тело. Я рядом, но так далеко от неё. Вырванная из живого существа, она и не сознает присутствия остальных, не видя, не чувствуя себя в своем теле.