Счастье в мгновении. Часть 3

Сотрясаясь от душераздирающих рыданий и от трогательных слов брата, я бросаюсь в объятия, с силой стискивая его шею. Он отрывисто подхватывает меня. Слезы оковывают нас. Прижав меня сильнее, Питер обхватывает мою голову своей трясущейся ладонью. Это тот день, те часы, когда, казалось, человек, никогда не плачущий, не сдерживает эмоции. Он предстает с обнаженным исколотым сердцем. Для всех это испытание, но для него особенное. События, уготовившие ему вселенной, раз за разом кидали его в предсмертный котел… Он познал, что есть смерть и именно поэтому ему так тяжело сейчас. Из него обрываются стоны беспомощной отчаянности. Ему труднее всех терять, ведь он однажды мог потерять то, что дороже всего — собственную жизнь. Он снова ощутил ледяное дыхание смерти, стоя, как на раскаленных углях. Подверженный пытке, содрогаясь от сердечных истязаний, он проговаривает с великой долей отчаяния:

— Я потерял его, когда он стал частью меня… — Слезы не останавливаются, словно обломки его души трепещут в агонии, не в силах собраться в единую. — Почему мы теряем кого-то тогда, когда понимаем, как он нам дорог?

Охваченная слезами, я ничего не могу сказать и после некоторого молчания подавленным голосом глухо шепчу:

— Питер, нас не уделили небеса такой участью: решать, когда можно уйти с прерывистой, оживленной дороги на вечную… И ничто не может предотвратить это. Ничто. Светлячки, казалось, тоже рождены для того, чтобы светить, но и у них поток жизненного света не бесконечен, и они в один миг могут потухнуть.

И подумав, что теперь я больше никогда не увижу папу, я всхлипываю, встречая рецидивный соленый ливень, усилившийся с глаз.

Мысль проносится в моем сердце, и я проговариваю её:

— Жизнь, как корабль, с каждой секундой приближает нас к нетленному вековечному миру, где каждая его остановка — мгновение.

С минуту поглощенные мертвой кладбищенской тишиной, где листики на деревьях напуганы и не колышутся, чтобы не нарушать законы вечности, где незримо взлетают и странствуют души, видя, как смертные приходят к ним в дом, собравший несчетное количество живущих ранее существ, мы обнимаем раны друг друга, признаваясь мысленно в том, то между мной и им всегда было какое-то чувство особенной теплоты, что никому кроме нас не познать это… Разве мы и не знаем, что можем сказать друг другу? Нам незачем говорить о своей любви вслух. Не всем удосужено проникнуть в мои мысли как Питеру, подчас даже Джексону.

«Обнялись брат с сестрой, пораженные несчастием, оплакивая смерть».

— И теперь, сестричка, я — твоя опора. — Мы взираем друг на друга, открывая свои сердца. — Я осознал, для чего я не остался тогда в ином мире… Кто-то подписал главное предназначение моей сущности — блюсти тебя.

Прерывисто шепчу, благодаря мир за человека, которого сию секунду крепко заключаю в объятиях:

— Люблю тебя, братик. Мой ангел-хранитель.

— Люблю тебя душой и сердцем, сестричка… Мой ангел-спаситель.

И эти фразы, эти банальные фразы приобретают для нас глубокий смысл.

И сквозь туманную от слез пелену, заглянув друг другу в глаза, мы улыбаемся, а слезы продолжают стекать из нас, как капли стихающего дождя.

Вмиг нас освещает полоска солнечного света, так ярко, что мы ослепляемся этим жизненным светом, расплывавшимся в простоте голубизной по небесному своду, с воздухом спасения. Щурившись, мы по-прежнему смотрим друг на друга, заглядывая в глубину сердец, прочитывая затаенные мысли. Будто таинственные врата открываются перед нами и происходит апофеоз наших душ, сплетающихся в одну…

— Чувствуешь это? — Его слова соприкасаются с моим дыханием.

Внутри зажигается свет, будто крупица отца перебирается в другое существо и то, чего я была лишена, воцаряется в этом обличье.

— Мы стали одним целом, — счастливо заключаю я, замечая, как Питер похож на отца: тот же голос, та же улыбка, та же венка на лбу, раздувающаяся при смехе, та же родинка, едва заметная возле уголка рта и та же добрая душа, готовая всегда прийти на помощь.

— И навсегда!.. — восклицает он, словно голосом папочки.

Рука моя, положенная ему на грудь, ощущает клокотание сердечка, живого сердечка, воспламененного моим отцом, подарившего ему жизнь… и в котором течет его кровь.

Глава 76 Милана

По пути к родному дому, в котором я не была уже столько лет, усталыми губами я рассказываю Питеру о выходке Марии и моей матери, устроившие неподобающую сцену на могиле отца. Питер, надевший маску присущего ему спокойствия, не выражает удивлений и высказывает, что Анна и Мария, которые ранее были сплетены из одного цветения, стали зложелателями и не отступятся от этого, вдохновляясь злобой. Забитые в молчании при всех, они взглядом уничтожали друг друга.

Тайну, связанную с детством Марией, я пока не раскрываю. Я не знаю всех подробностей и, думается мне, что Джексон сам ему об этом когда-нибудь расскажет.

Решаюсь задать вопрос, вертевшийся на языке:

— Тебя Джексон оповестил о…

Он не дает мне закончить, однотонно отвечая:

— Угу. — Проносится печальный выдох. — Не вовремя мы уехали…