Счастье в мгновении. Часть 3

Неподвижно сижу, опустив на колени черновик с четверостишием, и припоминаю эти строки. «Так красиво можно написать только тому, кого сильно любишь», — говорил мне когда-то Джексон. Все-таки отец посвятил их мне. Почему он скомкан? Почему будто вышвырнут? Почему нацарапан такими спешащими каракулями? Может, ему не понравилось написанное, и он не взялся за него больше? Я с ненасытностью перечитываю их голосом покойника, преследующим мой разум. Со следующей мыслью, осенившей меня, что, быть может, среди этого полнейшего беспорядка есть продолжение строк или другие стихотворные записи, черканные папой, я, ускорившись, начинаю перебирать другие. Спустя десять заметок, в мои руки попадает тот, который я, кажется, отыскивала.

* * *

Меж звезд игристых на небосводе

Я искал тебя неустанно.

Сердце мое было на взводе

И кровоточила сильно душевная рана.

Но тебя не было нигде

Лишь твой нежный голос я слышал в тишине,

Моля и моля Господа о тебе,

Чтоб весточку ты написала мне.

Я ложился и снова вставал,

Подходил к окну и все также молился.

Ямочки на щечках твоих представлял

И умолял, чтобы тебе я приснился…

Но ведь это не конец. Я роюсь, роюсь, то разминая, то комкая не подходящий лист и отбрасывая его назад. ВОТ ЖЕ ОН. С ужасом я издаю горестные вопли, поглощая глазами найденные строки. И принимаюсь их читать вслух в сопровождении с рыданиями.

Мне виделось: моя повзрослевшая дочь,

В волнении идущая за руку со мной к алтарю.

В белом платье сверкает, как звезды в ночь,

А я, бледнея от счастья, плачу и мир благодарю.

Твое сияние во взоре лучистое

Отзывается во мне трепетом сердца.

Пусть твоя душа будет чистой,

Где для ненависти и обид не будет места.

Ты для меня — моя радость, мой свет,

Ты — солнце, подарившее мне теплоту.

Твоим появлением я неистово был согрет,

И сейчас без тебя я не проживу, я умру!..

И отыскав конец, я раз пять перечитываю начало прежде, чем мои ослепшие от слез глаза доходят до последних строк.

И если мы не увидим друг друга вновь,

Когда смерть придет, и я предамся вечности.

Знай: неугасаемым пламенем будет гореть моя любовь,

А «звезда» оберегать из «той» бесконечности.

Ноги дрожат, как и руки. Я прижимаю к себе трогательное начертание, к которому прикасались руки отца и трепетно целую лист, причитая:

— Папочка, миленький, прощаю, прощаю… Как же мне быть без тебя? Как же я буду жить, зная, сколько мы не успели… — Мешком сидев на полу, я обхватываю колени руками, раскачиваясь взад и вперед, плача и причитая: — Прости меня… прости меня… Где теперь твоя душа? Увидишь ли ты Бога, которому все годы своей жизни молился?

Внезапно из-за спины я ощущаю чье-то тяжелое дыхание и холодок, веющий в мою шею. Шепоток по стенам усиливает появившуюся тревогу. Я не дергаюсь, замираю, едва дыша. Звуки мужского плача, слышимые сквозь звенящее в ушах заупокойное пение, долетающие будто из бесконечных далей, становятся сильнее и сильнее. Страх оковывает меня, что я не могу повернуться и на сантиметр. Про себя я отвечаю на свои собственные устрашающие мысли, что мне всё мерещится. И в следующую секунду, посмотрев на тень, я замечаю неведомое сумрачное сияние, что разражаюсь разовым криком и резко откидываю голову влево, и пулей выбегаю, топая ногами, забираясь по лестнице в свою комнату и плотно прихлопываю за собой дверь. Запыхавшись, стою, прижавшись спиной к двери, и закрываю глаза: «Что это было? Я четко видела и слышала чьи-то шаги. Я не сошла с ума, не сошла! Я слышала его голос, я чувствовала его…» И трех минут недостаточно, чтобы привести в порядок дыхание. Сердце лихорадочно бьется, подстрекаемое страхом. «Но я не должна бояться. Не должна. Это же мой папа… мой папа…»