Счастливчик

Горчин сел на ступеньку и опустил голову. Ему было уже все равно, исчезло чувство стыда, бессилие охватило все тело, он не был подготовлен к тому, чтобы отразить такой удар. Он даже не запротестовал, когда женщина вложила ему в руки кружку. Потом выпил большой глоток воды, холодной, пахнущей известью. Открыл глаза, лестничная площадка продолжала дрожать, как ландшафт в утреннем, полном тумана и солнца воздухе. Это мрачное, затхлое помещение, с шеренгой прямоугольников дверей, на которых неумелая рука написала мелом: «К + М + Б» — и дату, этот несчастный год, который он никогда не сможет забыть, — все вдруг пропало.

— Простите, — сказал он через мгновение, — высоко здесь. У меня с сердцем плохо. Спасибо за воду. — Он сунул ей в руку кружку и, опираясь на перила, начал сходить вниз. Шел медленно, останавливаясь каждые несколько шагов, в голове была пустота, а в висках медленно и болезненно бился пульс.

«Убежала, когда все решилось так, как она хотела, когда я сделал такой адски трудный шаг, сжег за собой все мосты, все поставил на одну карту… Почему так случилось? Без единого слова, может, только какое-нибудь письмо, несколько слов, как от Эльжбеты… Ведь она же этого хотела, была готова… Не понимаю, почему, почему?»

Он стоял у края тротуара, равнодушно глядя на прохожих. Иногда какое-то лицо казалось ему знакомым, чей-то взгляд с любопытством задерживался на нем. Дождь моросил все сильней. Наконец он сел в машину.

— Домой, — сказал он, не ожидая вопроса шофера.

Михал знал, что в таком состоянии он не может показаться в райкоме, не говоря уже о том, чтобы взяться за нормальную работу и побеседовать с ожидающим его Юзалей. Он закрыл глаза, чувствуя сонливость, парализующую весь организм, как после слишком тяжелой работы.

— Поезжай к райкому, Болек, — изменил он свое решение. — Принесешь мне все письма, адресованные на мое имя. — Горчин закурил сигарету, чтобы сократить это мучительное ожидание и не думать о том, что из здания райкома может выйти кто-нибудь, у кого к нему есть дело, и он должен будет послать его к заместителю, с которым с самого начала не мог найти общего языка. Когда они наконец поехали дальше, Михал вздохнул с облегчением.

— Вы еще плохо себя чувствуете, товарищ секретарь? — спросил Болек. В его голосе не было и следа какого-то нездорового любопытства, а обыкновенная человеческая забота о человеке, которого он любил и к которому был привязан.

— А что, видно? — Горчин неуверенно улыбнулся.

— Да. Все мы в райкоме волновались за вас после этого несчастного случая. Что же с вами произошло?

— Ничего, — ответил Михал. — Глотнул немного воды и попортил себе череп. Но меня трудно прикончить, мой дорогой.

— Знаю, знаю.

— Что ты, Болек, знаешь… Честно говоря, слишком мало мы с тобой говорим.

— Я здесь не для того, чтобы вопросы задавать, товарищ секретарь. И не для того, чтобы слушать, что говорят мои пассажиры. Мое дело, чтобы колеса крутились.

— Я знаю, что ты порядочный человек.

— Иначе не просидел бы пятнадцать лет в райкоме за рулем моей «Варшавы»… Этот Юзаля из воеводского комитета вроде бы весь район хочет перевернуть вверх дном.

— Пусть копается.

— Ну ясно, похоже, снова какие-то негодяи накатали на вас жалобу.

— Я к ним привык, дорогой. — Горчин рассмеялся уже более непринужденно. На какое-то мгновение к нему вернулась прежняя уверенность в себе, ничем не обоснованная, как будто можно было не обращать внимания на присутствие в районе председателя воеводской комиссии партийного контроля.

Это чувство его сразу же покинуло, как только он очутился в своей квартире. Он начал медленно и старательно раскладывать диван. Потом снял с себя костюм и надел пижаму.

«Нужно как следует выспаться, чтобы хоть как-то прошел сегодняшний день, а завтра взяться по очереди за все дела, которые эти разгильдяи наверняка отложили до моего возвращения. И нужно будет заняться всем тем, что Юзаля успел здесь накрутить… Завтра, — он даже привстал на диване, — я сяду в автобус и поеду в Н., за Катажиной. И привезу ее сюда, ей-богу. Или я не Михал Горчин. — Он невольно сжал кулаки, как будто бы уже сейчас готовился к этому решительному бою. — Я привезу ее, даже если бы нужно было весь мир перевернуть вверх нотами».

Михал подошел к буфету. На нижней полке среди стеклянной посуды стояла бутылка водки. Он купил ее несколько месяцев назад, сейчас уже и не помнил, по какому случаю. Взял бутылку и рукой выбил пробку: ему не хотелось идти на кухню за штопором.

«Один я еще никогда в жизни не пил. — Он передернулся. — Но говорят, что водка лучшее средство, чтобы забыться…»

Он налил больше половины стакана и выпил до дна.

— Что за гадость, — сказал он громко. — Нужно чем-нибудь запить… Нет… Все равно.

Лег на диван.