Счастливчик

— Вот именно, и быстро сообразил, что нужно вас забрать с собой… Караулил здесь почти с пяти часов, — добавил он серьезно.

Валицкий чувствовал теперь огромное облегчение и одновременно легкое, уже совсем другое, чем прежде, возбуждение. Он до предела давил на газ, по-сумасшедшему резал виражи, мчался вперед, только бы как можно скорее оставить за собой этот город.

«Вот рядом со мной сидит сонный, измотанный человек, которого по-прежнему мучает совесть. И не знает, что я ему многим обязан. Он ухватился за одну мысль, союзником которой стал и я, и несется вперед, вслепую, как бабочка на огонь. Я бы мог его сейчас обнять, пожалуй. Мог бы, хотя он наверняка посмотрел бы на меня, как на сумасшедшего. И трудно было бы этому удивляться, потому что и он, и я, все мы боимся проявлений нежности. Хоть и бережем в себе робкое право на надежду. Этого никто и ничто не может у нас отнять. Ни у тебя, Михал Горчин, ни у меня, у которого много раз запутывались жизненные дорожки».

— Я думал, что вас не дождусь, — сказал Валицкий, — что вы раздумали или вам что-то помешало.

— И вы бы очень расстроились? — чуть насмешливо спросил Горчин.

— Очень, — ответил серьезно Валицкий.

Михал уловил эту серьезность в его голосе, какое-то время внимательно присматривался к нему, но только сказал:

— Чертовски хочется спать.

Глаза у него слипались, горло пересохло.

— Так спите, я вас перед Н. разбужу.

«Мы еще успеем поговорить, — подумал он, — я в этом не сомневаюсь. Нам нужно будет сказать всего несколько слов, чтобы договориться, чтобы узнать друг друга. Так что спи, братец, не сомневайся, между нами будет полная ясность».

— Я почти не спал, — сказал Горчин, как бы оправдываясь, — но, думаю, мне хватит нескольких минут, чтобы быть в форме.

— Тяжелая была ночь?

— Скорее, необыкновенная, — улыбнулся Горчин своим мыслям.

Он прикрыл глаза, но сон не приходил. И все-таки Горчин чувствовал что-то вроде небольшого удовлетворения самим собой, тем, что он не дал себя сломать и сам не сломился, не потерял самообладания.

«Вам кажется, — атаковал он ночью Юзалю, — что все в нашей злочевской жизни ясно и несложно, лишь бы была сохранена линия. Вы считаете, что нам только остается воплотить в жизнь то, что вы там наверху придумали, перенести «на места», как мы это ужасно называем, ваши решения. Да, вы правы. Линия поведения одна для всех нас. Только покажите мне мудреца, который сказал бы, как мы должны линию проводить, чтобы она не стала творением, оторванным от идеалов, во имя которых мы ее проводим, чтобы она стала линией жизни и всех людей, и каждого конкретного человека. Я знал, что прихожу сюда не за легкими успехами, что у меня здесь будет больше противников, чем союзников. Я должен был бороться, но в этой борьбе я оставался честным и если даже не всегда правильно поступал кое в чем, то все мои действия были подчинены не моему честолюбию и личной выгоде, а нашей идее, именно той линии, о которой мы говорили. Большинство честных людей меня, видимо, все-таки поняли, я знаю, они со мной, и есть самое главное — значение и место нашего района в воеводстве. Теперь это не обуза, как раньше говорили в воеводском комитете, и никто уже не думает — не разделить ли его громады между соседними районами?»

Валицкий ехал теперь медленнее, осторожно объезжая все неровности дороги, мягко тормозя и постепенно увеличивая скорость на подъемах. В моменты, когда шоссе было прямым, он смотрел в сторону скорчившегося на сиденье Горчина. Он смотрел на его коротко подстриженные, взлохмаченные, с пробивающейся сединой волосы, на всю его фигуру, производящую во сне впечатление беспомощности и одиночества. Валицкий чувствовал, что видимость обманчива, что рядом с ним сидит человек, который может про себя сказать, что он представляет судьбы своего поколения.

Они проезжали через какой-то городок. Валицкий внимательно смотрел по сторонам, чтобы не пропустить вывеску бара или ресторана. Он заметил рекламу: щекастый мужчина, с лицом, похожим на луну, с блюдом в руке, приглашал на «вкусные, обильные и дешевые завтраки, обеды и ужины», второй рукой показывая, в какую сторону нужно ехать. Валицкий свернул вправо, въезжая по проселочной дороге, мимо неогороженного парка, на место, где между деревьями, на фоне густых зарослей, стояло небольшое здание с каменной верандой.

Едва машина остановилась, Михал открыл глаза.

— Где мы? — спросил он немного испуганно.

— Не знаю, но до Н. осталось ехать не больше получаса. Думаю, что чашечка кофе нам не повредит.

— Особенно мне, — усмехнулся Горчин. — Пойдемте.

Лесной бар в это время был еще совсем пустым. Только недалеко от окошечка кухни завтракали несколько шоферов. Горчин и Валицкий сели в противоположном углу у открытого окна.

Горчин смотрел в окно, даже не слыша, что Валицкий заказывает, заигрывая с официанткой.

— Я заказал яйца всмятку и кофе, — сказал он Горчицу. — О чем так задумались?

— Да так, пустяки. — Михал чувствовал себя неловко в присутствии Валицкого. — А как ваши дела идут? — как бы невзначай спросил он.

— Какие дела? — нахмурился Валицкий.