Счастливчик

Они поднялись по лестнице. Свет, включенный ими внизу, погас. Михал, пошарив по шероховатой стене, нащупал какую-то кнопку. Однако он ошибся, зазвенел звонок. Горчин тихо выругался и только на другой стороне двери нашел нужный выключатель.

— Кто такой этот журналист? — Он начал рыться в карманах в поисках ключа. — Как его там…

— Валицкий. Пригодился парень, правда? — Юзаля замолчал, понимая, что Горчин хотел услышать совсем другое.

Валицкий действительно как с неба свалился. Когда Юзаля вышел, а вернее, выбежал в холл, чтобы позвонить на стоянку такси, Валицкий стоял около комнаты администратора и раздумывал, что делать дальше. Он просидел два сеанса в кино и еще чувствовал большой сумбур в голове, какой обычно остается после того, как насмотришься стрельбы и скачек в ковбойском фильме.

— Что случилось, товарищ Юзаля? — схватил его за руку Валицкий, первый раз увидев панику на обычно всегда спокойном и непроницаемом лице. — Там дерутся?! — попытался он пошутить.

— Мы сидели с Горчиным, и вдруг ему стало плохо. Я должен его отвезти домой. Какой там номер стоянки такси?

— Бросьте, перед гостиницей стоит моя развалюха.

— Будьте так добры.

— Буду, буду, — засмеялся тот, потому что эта изысканная вежливость председателя показалась ему совершенно неуместной. — Давайте взвалим его на спину — и домой. Видимо, вы, товарищи, взяли слишком большой темп. А он, бедняга, непривычный.

— Перестаньте болтать, — шикнул на него Юзаля. — Он сегодня утром вышел из больницы. Моя вина, что я об этом раньше не подумал.

— Простите, — буркнул Валицкий. — Это вина чертовых врачей, которые его так рано выписали.

Горчин вяло сидел у столика, безразличный ко всему окружающему. Но чувствовал он себя лучше и не хотел, чтобы его поддерживали. Однако на улице им пришлось взять его под руки.

— Что он здесь делает? — спросил Михал в прихожей, закрывая за собой дверь.

— Кто? — Юзаля не сразу понял, о ком спрашивает Горчин.

— Ну, этот журналист.

— Собирает в районе разные материалы для газеты. Вы как будто жаловались, что слишком мало пишут о ваших успехах.

— А что вы думаете, конечно, мало, — попробовал рассмеяться Михал, но лицо его посерело. — Я догадываюсь, что его у нас интересовало.

— Многое, в том числе и ты. Потому что и в газете набралось порядком жалоб.

— Понимаю, — буркнул Горчин. — Прошу сюда. — Он открыл двери в большую комнату и пропустил вперед председателя.

— Слушай, Михал, — с каким-то беспокойством в голосе сказал Юзаля, — я прежде всего хочу, чтобы ты понял и запомнил одну вещь: оценивая партийного работника, нельзя отделять прошлое от настоящего. Ведь речь идет об одном и том же человеке. Такая перспектива должна быть у нас перед глазами, иначе это было бы несправедливо, причиняло бы зло человеку, а нас, воеводский комитет, вводило бы в заблуждение. Ты наш с того момента, когда вырос из пеленок, все твои успехи и поражения — наши, и не может быть ничего, что не имело бы значения сейчас, что можно отбросить… Во всяком случае, у меня такое мнение, и я думаю, что мне удалось бы его защитить, если бы у кого-нибудь были на этот счет сомнения.

— Давайте попьем чайку. Садитесь, где вам будет удобно. Я зажгу газ. — Михал оставил Юзалю в комнате и вышел в кухню.

Однако Юзаля не сел. Он закурил сигарету и начал ходить по комнате, останавливался перед буфетом, рассматривал цветные репродукции на стенах, какое-то время смотрел в темное пространство за окном.

«Как же трудно, — думал он, — быть партийным работником, особенно в таком месте, как Злочев. Именно быть, а не только знать, каким он должен быть. Стать попросту одним из работающих здесь и живущих с самого рождения и одновременно быть умнее их, больше знать и понимать, иметь воображение, непоколебимые убеждения и упрямство. Это по-настоящему трудно, особенно для них, молодых. А такие ведь и должны быть, потому что самое главное в том, чтобы они начинали как можно раньше, расправляли крылья, перехватывали у нас, уставших от нелегкой жизни и борьбы, эту эстафету. И несли ее дальше, еще крепче держа ее в своих руках… И все же с такими рассуждениями я не распутаю этого дела. Легко все объяснять трудностями, а я приехал сюда для того, чтобы учесть все обстоятельства дела и внимательно, без сантиментов рассматривать их».

— Сейчас чай будет готов, — сказал появившийся в дверях Горчин. Его лицо было уже более спокойным, в своей квартире он чувствовал себя увереннее.

— Зачем все это, Михал? — запротестовал Юзаля, увидев тарелки с хлебом и тонко нарезанной сухой колбасой, — В такое позднее время мы могли бы обойтись и без еды, да и для здоровья вредно.

— Вредно, не вредно, — ворчал Горчин, — знаю только, что я голоден.

Михал вышел в кухню, и его снова охватило беспокойство. «Что дальше? — Он старался успокоиться. — Примут ли они меня такого, будут ли верить дальше или отвергнут? А Катажина? Нужен ли я ей? И на всю жизнь? Или она уже меня бросила?..»

— Что с тобой, Михал? — Юзаля стоял в дверях кухни и смотрел на него с таким же беспокойством в глазах, как за столиком кафе. — Снова плохо себя чувствуешь?