Счастливчик

«Интересно, что там может быть, за этой горой? Наверное, это был первый в моей сознательной жизни вопрос, который я сам себе задал. И уж во всяком случае первый, который я помню. Моя родная деревня Калиновая лежала в окруженной холмами долине, а наш дом окнами выходил на высокую гору. Эта гора казалась мне высоты необыкновенной, хотя, как я знаю теперь, она не была даже самой высокой из окружающих нашу долину горных вершин. «Мама, а что находится за этой горой?» — «За какой горой, сынок?» — «За этой, за нашей». Мать улыбается: «Тоже гора». — «А за той горой?» — «Снова гора».

Мама была для меня самым большим авторитетом. Не знаю почему, но к отцу с такими вопросами я никогда не обращался, может быть, просто не осмеливался. Еще я расспрашивал деда: «Дедушка, а что там за горой?» Дед подкручивал усы. «Мир, внучек, большой мир. — Дед помолчал минуту, а потом добавил: — Но разве это гора! Когда я еще при императоре Франце-Иосифе на тальянском фронте служил, вот там были горы так горы! Раз помню, как начала по нашей части тальянская артиллерия палить, только щепки летели. А когда по лагерю снарядищем шарахнуло, то мой конь прямо в небо полетел…»

Из-за этого коня, который у деда на «тальянском» фронте полетел прямо в небо, у меня с бабушкой, женщиной голубиного сердца и чрезвычайно благочестивой, произошел страшный скандал. Я бабушку очень любил, но две вещи не переносил, точнее, в таких случаях между нами, мягко говоря, доходило до недоразумений. Так вот, я не терпел, когда летними вечерами — а бегал я, естественно, босиком — бабка заставляла меня мыть ноги; ступни тогда просто горели, и кожа свербила: ведь вода-то была холодной. А сразу же после этой процедуры, надев на меня белую, длинную ночную рубашку, она заставляла становиться на колени у кровати, сама вставала рядом, и мы вместе читали молитвы. Ноги горели, глиняный пол под коленками был твердым и холодным, глаза слипались, так хотелось спать, а бабушка не отставала до тех пор, пока вместе с ней я не повторял «отче наш», «деву Марию» и «ангела божьего», слово за словом, громко и выразительно. Однажды я, видимо, сверх меры капризничал, а может, сонный, проглатывал отдельные слова в вечерней молитве, во всяком случае, бабушка сочла необходимым использовать для убеждения внука, по ее мнению, неотразимый аргумент: «Хорошо, не читай молитвы, ложись спать, как какое-нибудь глупое животное. Боженька на тебя рассердится и не возьмет на небо». — «А вот и неправда, животные тоже на небо попадают». — «Что ты болтаешь, как могут животные попадать на небо?» — «А дедушка мне говорил…» Бабушка тут же навострила уши, справедливо сомневаясь в педагогических способностях деда, особенно в столь важной области, как религия, в которой бабушка считала себя непревзойденным авторитетом. «Что он там тебе говорил?» Я на мгновение заколебался, но потом выпалил: «А дед мне сказал, что на тальянском фронте у него был такой конь, который полетел прямо в небо». — «Тьфу, боже, прости его, он не ведает, бедный, что говорит!» И быстрый знак креста должен был отвести от меня все, что, видимо, в это время пришло бабушке в голову. Во всяком случае, на следующий день утром, когда я явился к деду, пасущему коров на берегу Струга, он погрозил мне вместо приветствия суковатым посохом, затянулся дымом из длинного чубука и, улыбаясь, спросил: «Что это ты, внучек, вчера бабке о дедушке своем наговорил?..»

Итак, что же находится за этой горой? Долго я не мог ответить на этот вопрос, пока сам не взобрался на ее вершину. Я влезал долго, по дороге меня напугал вылинявший заяц, который выскочил из клевера, а еще больше фазаны, со страшным шумом вылетевшие один за другим из находящейся возле леса полоски проса. Я шел, шел, а когда поднялся на самый верх горы, красное солнце уже садилось. Мама была права: за этой горой расстилалась долина, я видел какие-то дома, но сразу же за ней, на несколько сот метров дальше, возвышалась новая гора; высокая-высокая, заросшая черным лесом. И долго еще, уже будучи в школе, бродил я по всей округе, удовлетворяя любопытство, рожденное в далеком детстве: а что за этой горой? За горой гора — мир. И мама, и дедушка были правы. Мама…»

Пришла телеграмма, что мать тяжело больна. Сташек тогда еще был курсантом. Ему дали отпуск. Домой он с автобусной станции пришел уже под вечер. Отец работал в поле. Зося, младшая сестра, в школе. Мать лежала в комнате одна. Весенний, теплый вечер. Окно, задернутое занавеской, было открыто. Он заглянул в комнату. Мать спала. Сташек с любовью смотрел на ее осунувшееся лицо, на вытянутые на простыне похудевшие руки. Больная вздрогнула, видимо почувствовала, что на нее кто-то смотрит.

— Это ты, сынок?

— Я, мамочка, я…

Вечером вернулся отец. Сташек помог ему распрячь лошадей.

— Плохо дело у мамы, нужно в больницу ее отвезти поскорее.

Отец закашлялся, прикрикнул на Сивку, а потом без всякой нужды хлестнул коня уздечкой.