Счастливчик

«Я читаю, столько лет учусь: начальная школа, лицей, потом училище, курсы, партийная учеба. И часто сам себя спрашиваю: слушай, Соляк, многому ли ты научился? Знаешь ли ты наконец, что там за горами? Знаю и не знаю. Знаю, где я родился, откуда родом. Знаю, что моя Польша — это Польша народная, в которой все найдут для себя место, но при одном условии, что они хотят Польши, которая была бы матерью для всех, справедливой матерью. И даже Порызек пусть живет в ней спокойно; впрочем, он теперь постарел, спился. Когда я приезжаю в отпуск и встречаю его на пыльной деревенской дороге, то мне даже неудобно — он всегда здоровается первым и обычно спрашивает, сверля меня своими хитрыми глазками: «А что там слышно в большом мире, пан Сташек?» Не очень охотно отвечаю ему: «Нормально, пан Порызек». — «А войны, случаем, не будет?» — «Кто его знает». — «Не дай боже, не дай боже!» — вздыхает Порызек, и мы расстаемся. Старость не радость, думаю я, и, в сущности, мне иногда бывает жаль этого седого человека. Дети его разъехались по всему свету, растащив из дома все, что было возможно, а старик живет один как перст в огромном, самом большом когда-то в деревне доме. Спит он вместе с курами, поросятами, есть у него еще какая-то корова; спился бывший богатей. И теперь ему хватает кружки пива, чтобы распустить слюни и начать болтать невесть что. Так что не Порызеки страшны моей Польше. Страшнее те, кто воспитывался среди таких Порызеков, которым ничем не угодишь, для которых главное — урвать кусок пожирнее. Народная Польша, даже если бы она им дворцы понастроила, все равно была бы для них плоха. Откуда только берутся такие люди?

Моего отца жизнь не баловала. Их в доме было семеро, хозяйство бедное, даже по кусочку земли при разделе не хватило. До войны и работу найти было нелегко. Вот и ходили Соляки на заработки. Перед самым началом войны отец женился, в деревне говорили, что удачно — жена принесла ему в приданое три морга[17], а у него самого был только один, полоска земли на горке у леса. Скоро на свет появился сын. Не буду скрывать — это был я. О себе отец не любил рассказывать, но я знаю от мамы и от людей, что почти всю войну он просидел в лесу: сбежал туда, не желая ехать на принудительные работы в Германию, и так и остался там до освобождения. Он воевал в крестьянских батальонах, которые в этом районе были очень сильны. Мой отец — настоящий крестьянин, землю любит до слез.

После освобождения его выбрали солтысом[18], потом он долгие годы был в сельском совете, сейчас живет вместе с дочерью, доволен, зять ему попался хороший и тоже любит землю.

После экзаменов на аттестат зрелости, которые, надо сказать, у меня прошли неплохо, возникла проблема: что дальше? Трудно поверить, но я действительно до последней минуты не знал, кем хочу быть. Отец стоял на своем — чтобы я занялся сельским хозяйством. Я не очень возражал против этого, но все же хотел осмотреться. Попросту хотел учиться дальше. Ну и как-то раз встретил в Жешове приятеля, который сказал, что подал документы в офицерскую летную школу. «А какие документы там нужны?» — «Иди в военкомат, там тебе скажут, но самое главное — это аттестат зрелости и хорошее здоровье». Я тут же пошел в военкомат. Какой-то очень любезный капитан все мне объяснил, но я сомневался, гожусь ли в авиацию. Ну так военных училищ много, сказал капитан и начал мне их перечислять, а я взял да и выбрал военный флот. Тут мне вспомнилось залитое солнцем море, белая Гдыня, «Блыскавица», темно-синий мундир… Документы я сдал втайне от отца, удастся — хорошо, нет — так вернусь в Калиновую. Все получилось удачно. И сначала меня даже приняли на механический факультет. Но через несколько месяцев я сам попросил, чтобы меня перевели на штурманский. Еще во время первого учебного рейса на «Искре» я решил стать командиром корабля. Так было и нечего притворяться, будто у меня и в мыслях этого не было, а все само собой как-то получилось. Ничто в жизни само не приходит, если к мечтам не приложишь голову и не закатаешь рукава. А я хотел быть хорошим командиром.