Счастливчик

— Возьмем хотя бы его решение войти в Уйсьце, потом сам маневр. Много ли таких случаев было в нашем флоте? Это было решение на грани риска, но Соляк его принял…

— Рисковать-то он любит!

— Командор Полецкий!

— Простите, товарищ адмирал.

— Так или иначе, он это решение принял и выполнил его до конца. В конце концов, капитан Соляк спас и корабль, и команду, — закончил разволновавшийся Скочек.

— Пожалуйста, командор Полецкий, вы, кажется, что-то хотели сказать?

— Собственно говоря… Марианский и Скочек защищают здесь Соляка, а я выступаю в неблагодарной роли. Поэтому для ясности хочу сказать, что я четко вижу разницу между долгом, знаниями и самыми мужественными порывами и импровизациями. Я не сомневаюсь в том, что капитан Соляк храбрый офицер и, может быть, даже неплохой командир, но я обвиняю его в неумении предвидеть, в недостатке благоразумия, в легкомыслии. Если бы он с самого начала принимал в расчет состояние моря, возможности корабля, не нужно было бы теперь все сваливать на шквал.

— И что же вы предлагаете?

— Мне кажется, товарищ адмирал, что было бы полезным на какое-то время отстранить капитана Соляка от непосредственного командования кораблем. К тому же после шока — ведь он потерял сознание, сломал руку — будет ли он сам чувствовать себя на корабле так же уверенно, как раньше? К тому же я не знаю, будет ли к нему, как к командиру, относиться с полным доверием команда «Моруса»? И после всего, что случилось, не будут ли люди, хотя бы подсознательно, испытывать недоверие к нему? А в интересах службы это недопустимо. Вопрос слишком серьезен, чтобы руководствоваться только сантиментами. — Полецкий посмотрел на Марианского и медленным и усталым движением снял очки.

Адмирал встал, но дал знак рукой, чтобы присутствующие сидели. Он обратился к Скочеку.

— Ваше мнение, командор?

— Товарищ адмирал, я прошу вас оставить капитана Соляка в моем дивизионе и на корабле. Командор Полецкий говорил о команде. Я хочу вам доложить, что мы с моим замполитом не знаем, куда от команды «Моруса» нам деться: они все время спрашивают, что с их командиром, когда он к ним вернется. Как раз вчера ко мне приходил секретарь парторганизации «Моруса», тоже по делу Соляка. Капитан Соляк — один из лучших моих командиров кораблей. Во всяком случае, я его таким считаю.

— Вы, командор Марианский?

— Разрешите мне сказать, товарищ адмирал. Меня очень удивило предложение командора Полецкого. Не сердись, Генек, — Марианский коснулся локтя Полецкого, — но ведь отстранить офицера от командования кораблем — это же самое страшное наказание! Командир «Моруса» ни в коем случае этого не заслуживает. Даже исходя из выводов комиссии, в крайнем случае следует обратить его внимание или, не знаю, сделать ему замечание, может быть, вынести выговор, чтобы в дальнейшем он был более предусмотрителен. Но снять Соляка с командования кораблем? Нет. В этом вопросе я разделяю мнение командира дивизиона и прошу оставить капитана Соляка на его теперешней должности.

Адмирал задумчиво смотрел в окно, где ему был виден залив, свинцовая гладь зимнего моря, и молча курил трубку. Потом повернулся и посмотрел на офицеров.

— Еще одно. Кто-то из присутствующих товарищей говорил здесь о состоянии здоровья Соляка. Там ведь раненых было двое?

— Так точно, — подтвердил Полецкий. — У капитана Соляка была сломана рука, а у матроса Коженя — нога.

— А как сейчас они?

— Все уже хорошо, — доложил Скочек. — Матрос Кожень вышел из госпиталя и поехал в отпуск домой, а капитан Соляк ждет здесь, в вашей приемной.

— Вы его вызывали?

— Я думал, что у вас, товарищ адмирал, могут быть к нему какие-нибудь вопросы.

— Ладно. Раз уж капитан Соляк здесь, давайте его пригласим сюда, послушаем, что он нам скажет. А может, после всего случившегося ему самому не захочется командовать, а?

— Соляку? — не скрывая удивления, сорвался со своего места командор Скочек. — Если вы разрешите, я его приглашу.