Счастливец

Она сѣла около кровати и, не спуская глазъ, глядѣла на его лицо съ рѣденькой, рыжеватой бородкой, на длинные рѣдкіе волосы на подушкѣ, на его руку съ тонкими пальцами и коротко остриженными ногтями. Ни одна мысль не шла ей въ голову, она только глядѣла и всей душой своей, всей силой воскресшей нѣжности къ сыну ушла въ это созерцаніе. Она не могла бы сказать, сколько времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ она вошла къ сыну: можетъ быть часъ, можетъ быть цѣлый день.

— Мама! — позвалъ его голось, и она опять увидала его кроткіе, задумчивые глаза. — Помнишь ли, я говорилъ тебѣ о своемъ счастьѣ? За что… столько? Я огорчилъ тебя… обидѣлъ… Ты простила, пришла… любишь меня. За что?

— Глупый! глупый!..

— Хорошо такъ и умирать.

Татьяна Алексѣевна заплакала.

— Нѣтъ, Тусикъ, нѣтъ! живи! Ты будешь жить!

Онъ слишкомъ усталъ отъ своей длинной рѣчи.

— Пожалуйста, — едва разобрала Татьяна Алексѣевна, — пожалуйста, не плачь.

Докторъ вошелъ опять, взглянулъ на больного и сказалъ Татьянѣ Алексѣевнѣ, что ей бы лучше уйти. Она покорно встала, но Платонъ услыхалъ шорохъ ея платья и зашевелилъ губами.

— Что? — спросила она, наклоняясь къ нему.

— Руку! — сказалъ онъ однѣми губами.

Она, плача, вложила свою руку въ его; онъ поднялъ ее съ трудомъ и приложилъ къ губамъ.

— Прощай! — сказалъ онъ такъ, что она не слыхала, а только почувствовала это слово на своей рукѣ.

Цѣлый порывъ отчаянія всколыхнулъ ея душу. Она бросилась на колѣни и, цѣлуя безъ разбора руку больного, простыню, край одѣяла, повторяла только одно:

— Тусикъ мой! Тусикъ, Тусикъ!

И это нелѣпое имя выражало въ ея устахъ. такую бездну любви и горя, такъ много сливалось въ немъ смѣшного и трогательнаго, что изъ подъ спущенныхъ рѣсницъ Платона скатилась слеза, а на губахъ мелькнула слабая улыбка.

Всю ночь слушала Ольга, какъ молилась, рыдала и билась головой о полъ ея мать. Не чувствуя въ себѣ силы совладать съ охватившей ее жутью, она убѣжала въ кухню къ Матренѣ и, съежившись отъ страха и холода, прижалась въ углу на жесткой подстилкѣ. Матрена вскочила.

— Слушай, слушай, — сказала Ольга и указала рукой по направленію спальни матери.

До самаго свѣта сидѣли онѣ, разговаривая шепотомъ.

— Уходитъ! — вдругъ объявила Матрена, прислушиваясь къ стуку захлопнувшейся двери.

Но не прошло и двухъ часовъ, какъ Татьяну Алексѣевну привезли изъ Шахова въ телѣгѣ. Глаза ея были широко раскрыты и изъ этихъ глазъ глядѣло большое, никогда неизсякающее материнское горе. Когда Ольга съ плачемъ подошла къ ней, она отстранила ее рукой.

— И на тебѣ вина… передъ братомъ, — строго сказала она и неопредѣленнымъ жестомъ указала на небо.