Счастливый новый мир

По мере того как Гимн звучал все громче, в голосах трепетало все большее и большее возбуждение. Ощущение величия приближающегося мгновения, казалось, наэлектри­зовало самый воздух в комнате. При последних словах последнего куплета Староста выключил музыку, и когда Гимн отзвучал, неожиданно на комнату упала полная тиши­на — тишина, насыщенная напряженным ожиданием, тре­пещущая гальванической жизнью. Староста протянул руку, и неожиданно над головами зазвучал Голос — глубокий, сильный Голос, более звучный, чем любой голос человечес­кий, более одухотворенный, более нежный, звучащий лю­бовью, томлением и сочувствием. Этот Голос очень медленно произнес:

— О Форд, Форд, Форд!

По телам Фордопоклонников, от солнечного сплетения до самых отдаленных нервов, заизлучалось волнующее тепло; на глазах заблестели слезы; сердца, внутренности стали, казалось, шевелиться, будто в них затеплилась своя собствен­ная жизнь.

— Форд!

Они таяли.

— Форд!

Они растворялись, расплавлялись.

А затем вдруг Голос заговорил совсем по-иному — он загремел, как труба:

— Слушайте!

Все обратились в слух.

И, выждав немного, в полной тишине, Голос перешел на шепот — но шепот властный, решительный, внушающий больше трепета, чем самый истошный крик:

— Стопы Благого Существа!

Он помолчал и повторил:

— Стопы Благого Существа!

Шепот почти умер.

— Стопы Благого Существа — уже у порога!

И опять упала тишина; опять — после минутной разрядки — воцарилось ожидание, — оно становилось все напряженнее, напряженнее, напряженнее, как туго натянутая струна, гото­вая в любой миг лопнуть. Стопы Благого Существа — о, они их слышали, они их слышали! Благое Существо ступало по лестнице, оно все приближалось и приближалось по незри­мым ступеням. И наконец наступил тот долгожданный миг, когда струна наконец лопнула. С выпученными глаза­ми, широко разинув рот, Моргана Ротшильд вскочила с места и выкрикнула:

— Я слышу его! Я слышу его!

— Оно подходит! — заорал Сароджини Энгельс.

— Да, оно подходит, я его слышу! — одновременно завопи­ли Фифи Бредли и Том Кавагуччи. тоже, словно подброшен­ные пружиной, резко вскочив с мест.

— О-о-о-о! — нечленораздельно завыла Джоанна.

— Оно подходит! — во всю мочь своих легких рявкнул Джим Бокановский.

Староста наклонился вперед и одним движением пальца выпустил на волю звон цимбалов, рев труб и грохот бара­банов, и все это вместе слилось в оглушительное звуковое неистовство.

— О, оно подходит! — визжала Клара Детердинг, словно ей перерезали горло. — Уааааа!

Бернард понял, что настала пора и ему как-то проявить свои чувства; он тоже вскочил и заорал во весь голос:

— Слышу, слышу! Оно подходит!

Но он кривил душой: ничего он не слышал, ничего не предчувствовал, ничего не ощущал — ничего, совершенно ничего: царящее вокруг исступление нисколько его не зара­зило. Однако он размахивал руками, он орал, как одержи­мый, подражая тому, что видел вокруг: и, когда все, войдя в транс, стали трястись, раскачиваться и извиваться, точно в падучей, Бернард тоже стал трястись, раскачиваться и из­виваться.

Они выстроились в круг друг к другу спиной, каждый положил руки на бедра стоящего — или стоящей — впереди, и все запрыгали, завертелись, закружились в безумном хо­роводе, отбивая каблуками бешеный ритм синтетической музыки, выстукивая этот ритм кулаками на бедрах ска­чущего впереди партнера. Двенадцать — как Один! Двенад­цать — как Один!

— Слышу! Слышу! Оно подходит! — неслись крики.

Музыка убыстрилась, каблуки застучали чаще, кулаки

забарабанили сильнее, и густой синтетический бас выгрохотал слова, предвещавшие приближающееся растворение в Кол­лективе — приход Благого Существа, олицетворявшего наступающее Двенадцатиединое Сплочение:

— Орды оргий! — запел он.

И барабаны стали лихорадочно отбивать бешеный гимн, а двенадцать голосов в исступлении заревели:

Орды оргий! Слава Форду!

Бьем аккорды! Бьем рекорды!

Спарить женщин и мужчин:

Все — Одну, и всех — Один!

Мы — в экстазе! Мы — в восторге!

Пляшем гордо в громе оргий,

Воем, кроем, входим в раж!

Орды оргий — отдых наш!

— Орды оргий, — звучал литургический припев. — Орды оргий! Слава Форду! Спарить женщин и мужчин!

И пока они пели, свет начал постепенно меркнуть — и в то же время он становился мягче, начал отливать краснова­тыми отблесками — и вот наконец все они уже плясали в ба­гровой полутьме Эмбрионного Склада...

— Орды оргий!

В своем кроваво-красном эмбрионном мраке они про­должали еще пока дергаться, пульсировать, биться в не­уемном ритме...

Орды оргий!

Затем хоровод нарушился, распался, его разрозненные звенья попадали на кольцо диванов, которое концентричес­кой орбитой опоясывало стол и окружавшие его планеты- кресла...

— Орды оргий!

Глубокий Голос мягко обвораживал, манил, успокаи­вал; и в багровых сумерках казалось, что какой-то громад­ный чернокрылый голубь покровительственно парит над те­перь уже распростертыми, лежащими друг на друге фордо- поклонниками...

Они стояли на крыше; Большой Генри только что про­играл одиннадцать. Ночь была спокойная и теплая.