Счастливый новый мир

— Да, все счастливы. Мы начинаем внушать это детям с пяти лет. Но разве нельзя быть счастливым как-нибудь по-иному, Ленина? Быть счастливым п о-с в о е м у, а не так, как счастливы все остальные?

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — повторила Ленина.

— Я вообще тебя не понимаю. Почему ты не принимаешь сому, когда у тебя появляются такие ужасные мысли? Ты бы о них забыл и снова стал весел и счастлив. И, пожалуйста, мне здесь страшно, давай полетим дальше.

— Ладно, — сказал Бернард, — полетим дальше.

Он нажал на акселератор, и машина рванулась вперед. Минуту-другую они летели молча. Потом Бернард неожидан­но начал смеяться. "Какой он странный! — подумала Лени­на. — Но, по крайней мере, он теперь хотя бы смеется!"

— Ну, успокоился? — спросила она.

Вместо ответа Бернард, не отрывая правой руки от рыча­га, протянул левую руку к Ленине и стал шарить у нее по груди. "Слава Форду! — подумала она. — Вроде бы, он очу­хался!"

Через полчаса, войдя следом за Лениной в ее комнату, он уже повел себя как нормальный, морально-устойчивый

мужчина: он включил сразу и радио и телевизор, проглотил четыре таблетки сомы и начал раздеваться.

— Ну, — спросила Ленина, когда они встретились на сле­дующее утро на крыше, — тебе вчера было хорошо?

Бернард кивнул, они взобрались в вертолет и взмыли в воздух.

— Все говорят, что я ужасно пневматичная, — задумчиво сказала Ленина.

— Ужасно, — повторил Бернард, но на сердце у него было муторно.

"Как бифштекс", — подумал он про себя.

— Но тебе не кажется, что я чересчур полновата? — спроси­ла Ленина, напрашиваясь на комплимент.

Бернард отрицательно покачал головой. "Как непрожарен- ный бифштекс".

— Так, по-твоему, я — в порядке? — спросила Ленина, и он снова кивнул. — Во всех отношениях?

— Ты во всех отношениях идеальна, — сказал Бернард, а про себя подумал: "Она и сама о себе думает, как о биф­штексе; и ей очень даже нравится быть бифштексом".

Ленина победоносно улыбнулась. Но она рано торжество­вала победу.

— И все-таки, — добавил Бернард неожиданно, — мне хотелось бы, чтобы все это кончилось совсем иначе.

— Иначе? Как же еще иначе это могло кончиться?

— Мне не хотелось бы, чтобы это кончилось постелью,

— уточнил он.

Ленина была поражена.

— Во всяком случае, не сразу, не в первый же вечер...

— Но тогда — когда же?

И тут он понес что-то непонятное и даже опасное; Ленина старалась отключиться, заткнуть уши, не впитывать в себя его слов, но против ее воли к ней в сознание время от вре­мени проникала то одна, то другая страшная фраза...

— ... Попробовать, что будет, если обуздать свои импуль­сы, — услышала она, и эта мысль почему-то врезалась ей в мозг.— Никогда не откладывай на завтра то, чем можно насла­диться сегодня, — мрачно сказала Ленина.

— По двести повторений два раза в неделю от четырнадца­ти до шестнадцати лет, — прокомментировал Бернард и про­должал свои безумные, крамольные речи. — А я хочу узнать, что такое страсть. Я хочу испытать настоящее сильное чувст­во, я хочу испытать острые ощущения...

— Что для индивидуума — ощущение, то для общества — мучение, — процитировала Ленина.

— Ну, и что? Пусть оно немного помучается.

— Бернард!

Но Бернард забыл про всякий стыд.

— В труде и науке мы взрослые, — сказал он. — А в вопро­сах чувств мы — младенцы.

— Наш Форд любил младенцев.

— Как-то мне вдруг пришло в голову, — продолжал он, не обращая внимания на ее возражение, — что, может быть, мы можем стать взрослыми во всем.

— Не понимаю, — сурово сказала Ленина.

— Еще бы, конечно, не понимаешь. Потому-то ты вчера вечером и легла в постель, думая лишь о том, как бы пере­спать, вместо того чтобы вести себя по-взрослому и не спе­шить.

— Но ведь мы же получили удовольствие! — стояла на своем Ленина. — Разве не так?

— О, еще какое! — ответил Бернард, но голос у него был вовсе не радостный, а на лице появилось такое страдальчес­кое, такое жалкое выражение, что восторг Ленины мгновен­но как рукой сняло. А может быть, она все-таки чересчур полновата?

Когда Ленина исповедалась во всем этом Фанни, та тор­жествующе заявила:

— А что я тебе говорила? Ему в суррогат крови добавили спирту.

— И все же, — упрямо возразила Ленина, — он мне нравит­ся. У него такие красивые руки! И он так приятно поводит плечами! — Она вздохнула. — Если бы только у него не было всех этих заскоков!

Помедлив несколько мгновений у двери кабинета Директора ИЧП, Бернард сделал глубокий вдох и расправил плечи, готовясь встретить грудью неодобрение и враждеб­ность, с которыми он ожидал сейчас столкнуться. Затем он постучал и вошел.

— Подпишите, пожалуйста, эту бумагу, Директор, — сказал он как можно более небрежным тоном, кладя на письменный стол бумагу.