Счастливый новый мир

— И я хотел бы воспользоваться этим разговором, мистер Маркс, — сказал он сурово, — чтобы сказать вам, что я недо­волен последними полученными мной отчетами о вашем поведении во внеслужебное время. Конечно, вы можете сказать, что это — не мое дело. Но вы ошибаетесь, это — мое дело. Я считаю своим долгом заботиться о добром имени нашего Питомника. Наши сотрудники должны быть выше подозрений — особенно те сотрудники, которые принадлежат к высшим кастам. Альфы запрограммированы таким об­разом, что им и полагается быть младенцами в вопросах чувств. Однако это не значит, что сами они не обязаны при­лагать к этому никаких усилий. Им надлежит делать все возможное, чтобы и дальше оставаться младенцами в эмоци­ональной сфере — даже если для этого им приходится по­давлять свои природные наклонности. Таким образом, мистер Маркс, я предупреждаю вас о неполном альфовом соответ­ствии.

В голосе Директора звучало возмущение — праведное и нелицеприятное: он говорил сейчас не только от своего имени, его устами Бернарда Маркса осуждало само Общество.

— Если я еще раз услышу о том, что ваши слова или по­ступки не соответствуют установленным нормам эмоцио­нальной инфантильности, я буду вынужден перевести вас в один из наших филиалов — предпочтительно в Исландию. Всего хорошего!

И, повернувшись в кресле, Директор углубился в лежащие перед ним бумаги.

"Это научит его уму-разуму", — подумал Директор, когда за Бернардом закрылась дверь. Но Директор ошибся. Бер­нард ушел из кабинета в приподнятом, возбужденном на­строении — и потому, что услышал увлекательную историю, и потому, что увидел, как Директор в его присутствии под­дался своим чувствам, и потому, что угроза Директора воз­высила Бернарда в собственных глазах, доказала ему, что он все-таки — личность, а не какая-то жалкая клетка об­щественного организма. Он чувствовал себя сильным — сильным настолько, что его совсем не пугала директорская угроза, не пугала даже Исландия. Да он и не верил, что ему что-нибудь будет. За такие нарушения людей не переводят в филиалы. Директор грозил, но на самом деле сделать ничего не мог. И, идя по коридору, Бернард весело насвистывал.

Этим же вечером, рассказывая о своей беседе с Директо­ром Гельмгольцу Уотсону, Бернард несколько преувеличил свое непокорство и изобразил себя в довольно героических красках.

— Я ему просто сказал, чтобы он катился в бездонное прошлое, хлопнул дверью и вышел из комнаты, — закончил Бернард свой рассказ. — Вот и все.

Он посмотрел на Гельмгольца, ожидая должного одобре­ния, ободрения и восхищения. Но Гельмгольц не произнес ни слова. Он молча сидел, уставясь на дверь.

Гельмгольц любил Бернарда и был ему благодарен за то, что только с ним он мог говорить о вещах, казавшихся ему важными. И, однако, были у Бернарда черты характера, которых Гельмгольц терпеть не мог. Например, склонность к бахвальству. И припадки жалости к самому себе, с кото­рыми перемежались эти припадки бахвальства. И неприят­ная склонность проявлять храбрость задним числом, резать людям правду-матку, когда они этого не слышат. Всего это­го Гельмгольц терпеть не мог — и все это ему было в Бернар­де особенно ненавистно именно потому, что он любил Бернар­да. Секунды проходили одна за другой. Гельмгольц продол­жал молча смотреть на дверь. И неожиданно Бернард покрас­нел и отвернулся.

Путешествие прошло без всяких приключений. "Голубая Тихоокеанская Ракета" прибыла в Новый Орлеан на пол­минуты раньше, чем было положено по расписанию, но над Техасом угодила в торнадо и потеряла четыре минуты; однако на 95° западной долготы она попала в попутное воздушное течение, наверстала упущенное время и приземли­лась в Санта-Фе с опозданием всего лишь на сорок секунд.

— Сорок секунд на шесть с половиной часов полета: не так уж плохо, — признала Ленина.

Ночь Бернард и Ленина провели в Санта-Фе. Гостиница была великолепна — не то что эта жуткая дыра "Дворец Авроры Боры", где Ленина так страдала прошлым летом. В Санта-Фе в каждом номере были жидкий воздух, телеви­зор, вибровак, радио, кипящий раствор кофеина, горячие противозачаточные средства и парфюматор на восемь раз­личных запахов. В холле мягко играла синтетическая музы­ка. Объявление на дверце лифта извещало, что при гостинице имеется шестьдесят кортов для игры в Эскалаторный Смаш- бол, а в парке можно играть в Штурмовой или в Электро­магнитный Гольф.

— Да тут просто чудесно! — воскликнула Ленина. — Я бы охотно провела в этом отеле хоть весь отпуск. Подумать только — шестьдесят кортов...

— В Заповеднике никаких кортов тебе не будет, — пред­упредил Бернард. — И не будет запахов, не будет телевизо­ра, не будет даже горячей воды. Если тебе кажется, что ты этого не выдержишь, то лучше оставайся здесь, пока я не вернусь.

Ленина была чуть-чуть обижена.

— За кого ты меня принимаешь? Конечно, выдержу! Я просто сказала, что здесь чудесно, потому что... ну, потому что ведь прогресс — это лучше, чем регресс, разве не так?