Счастливый новый мир

— Ну, разве это было не чудесно? — спросила Фифи Бред­ли. — Разве это не было совершенно чудесно?

Она восторженно посмотрела на Бернарда — но в этом восторге не было ни тени возбуждения или волнения, ибо возбуждение и волнение свидетельствуют все же о какой- то неудовлетворенности. А ее восторг был спокойным экста­зом благополучно завершенного наслаждения, экстазом успокоения, свидетельствовавшим не о кратковременном насыщении, после которого возникает ощущение пустоты, но о размеренном и полном довольстве, о спокойствии, об уравновешенном и надежном применении своей жизнен­ной энергии.

— Ну, разве это было не чудесно? — повторила Фифи, глядя на Бернарда неестественно сияющими глазами.

— Да, это было чудесно, — солгал Бернард и отвел взгляд.

Ее преображенное лицо было для него одновременно и

осуждением и ироническим напоминанием о том, что он — не такой, как другие. Он и теперь был столь же одинок, столь же далек от них всех, как и тогда, когда Фордослуже- ние только началось — а то и еще более далек, ибо он ощущал в себе незаполненную пустоту, неосуществленные желания. Он был одинок и неприкаян, тогда как все остальные спло­тились, соединились, сплавились в коллективном Благом Существе, — одинок и неприкаян даже в объятиях Морганы

— гораздо более одинок, чем когда-либо в своей прежней жизни. Он вышел из багровых сумерек на яркий электри­ческий свет, и его самоощущение обострилось до того, что он был близок к агонии. Он чувствовал себя глубоко не­счастным и, возможно (сияющие глаза Фифи обвиняли его), сам был в этом виноват.

— Да, чудесно, — повторил он.

Но единственное, что он помнил, — это сросшиеся брови Морганы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

"С заскоками" — так Ленина определила Бернарда Маркса. И притом, с такими заскоками, что она начинала уже жалеть, зачем она легкомысленно согласилась отправиться с Бернар­дом в Нью-Мексико, вместо того чтобы принять приглаше­ние Бенито Гувера и лететь с ним на Северный Полюс. Но вся беда была в том, что Ленина уже успела побывать на Северном Полюсе, и там оказалась тоска зеленая. А в Аме­рике она была только один раз в жизни — да и то всего лишь на дешевой экскурсии в Нью-Йорке. Ей очень хотелось побы­вать на американском Западе, а особенно — в Дикарском Заповеднике. Во всем ИЧП только десять-двенадцать чело­век бывали в Заповеднике. Разрешение на такую поездку мало кому давали, но Бернард Маркс как альфа-плюс и как психолог по профессии был одним из немногих, кто мог получить пропуск в Заповедник, и Ленине, таким образом, предоставлялась уникальная возможность, какая выпадает раз в жизни, — ведь одной ей туда нипочем не попасть. Одна­ко, с другой стороны, у Бернарда обнаружились такие за­скоки, что Ленина его побаивалась. Он был какой-то не такой, как все. Он уклонялся от общества, он считал Штурмо­вой Гольф бессмысленной тратой времени ("А для чего же еще нужно время, как не для того, чтобы его тратить?" — удивленно спрашивала Ленина), и в первую их встречу он предложил ей поехать в Озерный Край, чтобы побродить там в одиночестве. Конечно, Ленина, настояла на том, чтобы отказаться от столь нелепой антиобщественной затеи и вместо этого отправиться на Женский Чемпионат по Воль­ной Борьбе в Амстердам.

Когда они поздно вечером летели назад, Бернард неожи­данно заглушил мотор над Ламаншем, и вертолет застыл в воздухе.

— Взгляни! — сказал он

— Но это же ужасно! — воскликнула Ленина; чернота и пустота ночи испугали ее.

— Это прекрасно, Ленина! — сказал Бернард.—Тихая ночь, спокойное море, и никого вокруг — никакой дурацкой, шумной толпы. В такие минуты я чувствую себя выше, значительнее, я начинаю понимать, что я — это личность, а не просто клетка общественного организма. Ты никогда не задумывалась об этом, Ленина?

— Подумай, что ты говоришь? — сказала Ленина, чуть не плача. — Как ты можешь не хотеть быть клеткой обществен­ного организма? В конце концов, каждый человек принадле­жит всем остальным людям. Все делают общее дело. Даже эпсилоны...

— Знаю, знаю! — прервал Бернард. — Касты всякие нуж­ны, люди разные важны. Даже эпсилоны приносят пользу обществу. Я тоже приношу пользу обществу. Но я чертов­ски хотел бы никакой пользы ему не приносить.Ленина ужаснулась такому кощунству.

— Бернард! — в отчаянии крикнула она. — Как же ты можешь жить в обществе и быть свободным от общества?

— К а к я могу быть свободным от общества? — задум­чиво переспросил Бернард. — Нет, вопрос, скорее, не в этом; вопрос в том, почему я н е могу быть свободным от об­щества; или, вернее, — ведь я отлично знаю, почему, — во­прос в том, что бы я делал, если бы я мог быть свободным от общества, если бы я не был рабом своего запрограммиро­ванного воспитания?

— Бернард, ты говоришь совершенно жуткие вещи!

— А разве ты не хочешь быть свободной, Ленина?

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Я и так свободна. Свободна делать все, что мне хочется, свободна развлекать­ся, как мне нравится. В нашу прекрасную эпоху все счаст­ливы.

Бернард засмеялся.